Лакомые кусочки - Марго Ланаган

— Вы сказали, все произошло в переулке, — проговорила старая колдунья, уткнув нос в чашку. — В каком именно?

— Позади особняка Хогбека, — ответил Филип. — Он идет от Мертер-лейн до квартала Прачек.

Госпожа Энни пожевала губами, поморгала.

— Гм… Припомните, не делали ли вы в тот момент чего-либо непристойного или противозаконного?

— Видите ли, мэм, День Медведя для того и придуман, чтобы вести себя непристойно и нарушать правила, — продолжил Филип. — Мы с самого утра приставали к девушкам и женщинам, как и полагается.

— И все же, — настаивала старуха, — наверняка вы совершили что-то особенное. — Она оглядела нас блестящими птичьими глазками. — По моему разумению, коли сотворено что-то дурное, нужно это искупить. Умиротворить высшие силы.

— Мы делали только то, что положено каждому Медведю, — хмуро пробурчал Ноэр. — Куча других Медведей занимались тем же самым до нас.

— Искупить? — переспросил Филип. — Это значит поправить?

— Верно, — кивнула колдунья. — Исправить содеянное. Думаю, здесь не обойтись без жертвоприношения. Поскольку ваша беда связана с медведями, мне совершенно ясно, что нужно убить медведя, прочитать над ним заклинания и принести в жертву определенные части тела.

Вот так и вышло, что на следующий день рано утром мы очутились в лесу, высоко на склоне Олафред-Маунт. Ноэр взял свой лук; с нами пошел Соллем-стрелок и его сын Джем. Я и Филип, никудышные лучники, вооружились только ножами для разделки медвежьей туши. Старая колдунья велела нам съесть то, сжечь это, выварить кости добела и похоронить их вместе с черепом медведя под деревом Святого Олафреда — той сосны, которую надвое расщепило молнией во время грозы. Говорят, под ней святой старец сидел в окружении всех лесных животных, в мире и согласии, и царем среди зверей был тот самый медведь, чье изображение нынче можно видеть на всех флагах и гербах в городе.

Выглядели мы по-идиотски, и я порадовался, что Вольфхант и прочие мужчины остались в лагере у подножия склона, где позже будут свежевать тушу, а с нами пошли только охотники. Они, по счастью, хранили молчание, не видели в нашем походе ничего интересного и, по-моему, даже не особо думали о щедрой награде, обещанной мэром. Их глаза и уши словно слились с лесом, носы чутко улавливали каждое движение воздуха. Эти люди двигались совершенно бесшумно, в отличие от нас, городских жителей, которые громко топали, ломали сучья и мечтали поскорей вернуться к благам цивилизации.

Подъем оказался долгим и тяжелым. Мы уныло тащились за стрелками, спотыкаясь в темноте. С рассветом идти стало легче. Когда мы приблизились к пещерам, воздух словно зазвенел от напряженного внимания охотников, и я заволновался. Между деревьями почудились тени, мне пришлось отгонять мысли о размерах взрослых медведей и их особенной свирепости ранней весной.

Мы перемещались от одной пещеры к другой; Ноэр, Соллем и Джем всякий раз осматривали их, но ничего не находили. В конце концов все это мне изрядно надоело, и я уже решил, что медведей поблизости нет вообще.

После полудня мы так устали и изнылись, что Соллем и Джем оставили нас у ручья, а сами отправились вверх, чтобы осмотреть дальние пещеры, добраться до которых нам было бы затруднительно. Мы уселись на землю и принялись жевать хлеб с сыром, запивая его водой из ручья. Разговаривать не хотелось, на душе скребли кошки.

— Мы останемся Медведями навсегда, — мрачно изрек Филип, растягиваясь на усыпанной хвоей земле.

— Иногда настоящая охота растягивается на несколько дней, — заметил Ноэр. — Вечером охотники возвращаются в лагерь, чтобы поесть и согреться у огня, а утром снова идут на поиски, и так день за днем, день за днем. Когда припасы кончаются, стреляют кроликов и другую дичь.

— Да уж, им не позавидуешь, — вздохнул Филип.

Мы выбрали три местечка, освещенных послеобеденным солнцем, улеглись и, погруженные в свои мрачные мысли, один за другим уснули.

Когда я проснулся, солнечные лучи падали наискось. Странный запах неожиданно наполнил мои ноздри, тело, целую поляну. Этот запах воплощал в себе все дикое и лесное: все, что растет, течет, живет и движется, кровь и плоть природы. Я сел и шепотом позвал:

— Филип! Ноэр!

В двух шагах от нас стоял зверь, за которым мы охотились: крупная взрослая медведица утоляла жажду водой из ручья. Густой запах исходил от ее шерсти, груди и — особенно остро, волнами — от задней части.

— Ноэр! — снова прошептал я. — Ты должен ее подстрелить!

Как он мог это сделать, как мог убить ее — такую огромную живую гору, да еще стоящую так близко? Я втянул ноздрями этот запах, свежий, как осенний сидр, и чистый, будто первый снег, нетронутый следом зверя или человека.

— Ничего себе! — проснувшийся Филип изумленно вытаращил глаза. — Ну и громадина!

Медведица мотнула головой, обернула в нашу сторону морду, блестящую алмазными каплями воды, большую, как гостевое блюдо. Я напомнил себе, что эта пасть скрывает острые клыки, что у зверя есть мозги и брюхо — кто знает, насколько голодное после долгих зимних месяцев, проведенных в берлоге, где из еды только чертов мох и грибы. И все же мне было все равно. Больше всего я хотел приблизиться к ней, рассмотреть как следует, зарыться лицом и пальцами в бурый мех, упасть в ее объятия.

Ноэр проснулся, увидел медведицу и с диким воплем помчался вверх по склону. Я не мог отвести взора от ее морды, усыпанной алмазами воды, бархатистого сопящего носа, янтарных глаз, но боковым зрением заметил, что мой приятель-глупец уже взбирается на дерево. Между прочим, медведи тоже лазают по деревьям, подумал я, надеясь, что моя медведица останется рядом, хотя видел, как она поворачивается в его сторону, привлеченная криком, и уходит от меня.

— Постой, — взмолился я, кажется, даже вслух.

— Нет, — прошелестел Филип.

Однако огромная темная масса уже направлялась в сторону Ноэра. Новые, будоражащие воображение грани ее запаха ударили мне в нос, когда складки меховой шкуры задвигались, раскрываясь и закрываясь при каждом шаге. Я протянул руку, и медведица, проходя мимо, задела меня бедром. Жесткий мех щеткой скользнул по моей коже, всего лишь мех, но на пальцах у меня осталась капля какой-то густой волшебной жидкости — не то масла, не то краски, я и растерялся: что с ней делать? Облизать языком или втереть в ладонь? Что доставит больше наслаждения?

Ноэр держался за ствол дерева, точно обнимал стан возлюбленной, да и звуки, которые он издавал, очень походили на ахи и охи девицы.

— Не бойся, Ноэр, — зачарованно проговорил Филип. — Это волшебная медведица, она не причинит нам вреда.

Лично я не был в этом уверен, поскольку ее запах немного ослаб, и теперь, глядя на темно-серые когтистые лапы, я вспомнил про жуткие зубы и голодный желудок зверя.

Филип двинулся вслед за медведицей, а я в нерешительности замедлил шаг. Трое впереди напоминали статуи святых в гроте: юноша в медвежьей шапке и маске, вцепившийся в ствол дерева, под деревом — другой рослый парень, тоже в шапке с медвежьей головой, и рядом — мохнатая медведица.