Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– Девушка будет петь перед венценосными особами христианства, – пояснил отец Ксавье. – Мы с вами знаем, что настоящая красота исходит изнутри, однако вам так же хорошо, как и мне, известно, как мыслят там, в грешном мире.

Настоятельница, еще ребенком отданная в монастырь Святой Клариссы недалеко от Праги и знавшая о мире лишь то, что можно было разглядеть, лежа на спине в крытой галерее и глядя в синее небо, кивнула и вздохнула.

– И вы гарантируете, что она вернется сюда целая и невредимая?

– Все наши пути – в руках Господа, – ответил отец Ксавье и попытался придать своему голосу интонации человека, к чьему совету прислушивается сам Господь.

– Аминь, отец Ксавье.

– Аминь, сестра настоятельница.

Монахиня провела отца Ксавье через крытую галерею, чья западная часть уходила в землю, а потому была непригодна к использованию; через бывшую монастырскую церковь миноритов, сквозь голые стропила которой виднелось январское небо, и через неухоженный двор с высокой пожелтевшей травой и сорняками, сейчас покрытый инеем, трещавшим у них под ногами.

– А я всегда полагала, что выучить кого-то на певицу – дело нелегкое.

– Я уверен, что выбранная вами девушка оправдает любые ожидания.

– Но вы же ее ни разу не видели, отец!

– Мы должны работать с тем материалом, который нам дает Бог, не правда ли, сестра настоятельница? Если мы не будем так поступать, то в конце концов в наших церквях аллилуйю запоют эти ужасные измученные существа, которым позволяют выступать на потеху власть имущим.

При упоминании о кастратах мать настоятельница побледнела и ускорила шаги.

– Я хотел бы увидеть ее прежде, чем она меня, – попросил отец Ксавье. – Не следует будить в бедном создании бесполезные надежды.

У разрушенного флигеля в южной части монастыря, протянувшегося вдоль внешней монастырской стены, была дырявая протекавшая крыша; наиболее серьезные повреждения уже починили. Правда, ремонт не улучшил внешний вид здания.

Отец Ксавье последовал за настоятельницей во флигель, где, должно быть, ранее размещали мирян – посетителей монастыря. Сразу же за зияющей дырой, некогда бывшей портиком с дорогими створками, виднелся ряд низких дверей, ведущих в монашеские кельи и пропадавших в темноте, собиравшейся вокруг единственной горящей сальной свечи. Здесь было еще более влажно и холодно – если такое вообще возможно, – чем снаружи. Минориты в свое время позаботились о том, чтобы их посетители ощутили на себе обет бедности Франциска Ассизского; теперь же опустевшее и разваливающееся здание производило безрадостное и безобразное впечатление.

Настоятельница осторожно переступила через разлом на каменном полу и вынула свечу из крепления. Она сделала знак отцу Ксавье, чтобы он оставался на месте, и легонько толкнула одну из дверей. Та оказалась не заперта.

– Постойте здесь, в тени, – приказала она. Затем просунула голову в приоткрытую дверь и приветливо сказала: – Иоланта, дитя мое, иди ко мне.

Пару секунд спустя в коридор выскользнула растрепанная фигура и опасливо покосилась на пламя свечи. Одежда на ней была порвана, спутанные волосы свисали прядями. Настоятельница обняла ее за плечи и повернула; пламя свечи осветило лицо, через которое тянулись полоски грязи.

– Кто там? – спросила девушка. Она покрутила головой и задула свечу, прежде чем настоятельница успела остановить ее. Перед глазами отца Ксавье танцевал отпечаток ее образа. Он услышал, как она метнулась назад в свою келью. – Вы хотите показать меня кому-то, матушка? Что это значит?

– Я просто хочу помочь тебе, дитя мое.

Отец Ксавье улыбнулся. Те черты лица девушки, которые он сумел разглядеть под слоем грязи, были безупречными – бриллиант, который нужно только отшлифовать, чтобы он засверкал. Древнегреческое имя ей тоже подходило – нежное и прекрасное. Тот, кто назвал так этого ребенка, либо сделал это совершенно случайно, либо возлагал на него большие надежды. Что же касается внешнего вида, то его надежда сбылась, а что до прежнего образа жизни, то он для девушки закончился – теперь, когда совпали все условия, чего и искал отец Ксавье. «То, что нужно», – прошептал он.

Матушка настоятельница двигалась на ощупь к отцу Ксавье. Он предупредительно взял ее за руку и вывел на свет. Она сжимала в руке потухшую свечу и от смущения не могла вымолвить и слова.

– Это так… Вы не должны думать… Мы только напугали ее…

– Что ее здесь держит? Почему она просто не откроет дверь и не уйдет отсюда?

Настоятельница вздохнула.

– Потому что она надеется. Только у тех девушек, в которых еще жива надежда, есть шанс на спасение.

– И на что она надеется?

– На то, что сможет забрать своего ребенка, когда смоет с себя пятно позора.

– У нее есть ребенок?

– Чтобы стать падшей женщиной, нужно не так уж много, отец Ксавье. В этом городе лишь волос отделяет грехи от безопасности.

– Где сейчас ее ребенок?

– В сиротском приюте. Я могу дать вам адрес.

– Прекрасно, – ответил отец Ксавье.

Адрес, данный ему настоятельницей, находился в Малой стране и представлял собой темную гору прямо у западной городской стены, идущей от монастыря кармелиток. Отец Ксавье обнаружил здесь такую же свирепость, что и в обители Святой Агнессы, с той лишь разницей, что здесь жесткость не смягчала никакая надежда. Сумевшие выжить дети уходили отсюда, чтобы вести жизнь, прежде всего приводящую к появлению очередных детей, опять-таки попадавших сюда. Если же вдруг какому-то бывшему обитателю приюта и удавалось вырваться из этого ведьминого круга, в монастыре о том не знали. Матушка настоятельница в монастыре Святой Агнессы получала если не признательность, то по крайней мере чувство удовлетворения от сознания того, что ей иногда удавалось спасти одну из своих подопечных; в монастыре кармелиток такого не бывало. У их настоятельницы был цвет кожи, напоминавший кожу смертельно больного, а на лице выражение усталости человека, давно бросившего искать драгоценные камни в пепле своей жизни. Она провела отца Ксавье в каморку, служившую ей кельей и одновременно канцелярией сиротского приюта. – У нас был ребенок, рожденный матерью по имени Иоланта Мельника, причем фамилия может означать лишь то, что мать жила недалеко от мельницы, или что она забеременела от работника мельницы, или это просто было первым, что пришло ей в голову, когда ее попросили назвать свою фамилию.

– Когда ребенок поступил к вам?

– Не больше трех месяцев назад – бастард родился осенью.

– И как его зовут?

– Двенадцатое Ноября, – настоятельница пожала плечами. – Если бы в тот день к нам поступило двое детей, мы бы им дали дополнительный номер. Кому какое дело до имен? Даже если их матери удосуживаются дать имя этим созданиям, нам оно все равно не становится известным. Ведь не матери приходят к нам, чтобы положить на порог вопящие свертки, а стражи порядка, арестовавшие этих матерей.