На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер

с крупнейшим московским издательством, обладавшим наиболее мощным распространительным аппаратом. Конечно, то было издательство Сытина. Сметливый Сытин тотчас же понял, какая крупная рыбина сама плывет ему в руки. Мы уже знаем, что слово самообразование в то время стало самым модным лозунгом, а отвечающее этому лозунгу предприятие, руководимое крупнейшими учеными, несомненно обещало самый широкий успех. Сытин с полной охотой взялся издавать эти программы. Вместе с тем было образовано особое товарищество, фактически состоявшее из руководителей Комиссией домашнего чтения, но юридически от нее обособленное (все — тактические хитрости: чтобы в случае какой-нибудь неприятности со стороны начальства по отношению к одному из этих учреждений другое могло бы уцелеть), для издания — у того же Сытина — серии пособий в связи с программами Комиссии. Эта серия получила название "Библиотеки для самообразования". Сытин издавал книги этой серии великолепно: каждый томик имел приятный щегольский вид, отличная бумага, картонные переплеты сиреневого цвета, изящный формат — все привлекало читателя уже одним внешним видом.

Дело, намеченное на вышеуказанных основаниях, было двинуто на всех парах. Работа закипела, и успех превзошел ожидания. Обеим сторонам: и руководителям и абонентам, пользовавшимся услугами Комиссии, — это предприятие принесло большое удовлетворение и доставило много радости.

Можно сказать смело, что участие в работах Комиссии но организации домашнего чтения составило для университетской ученой молодежи 90-х годов, — для доцентов, магистрантов, оставленных при университете, ассистентов и т. п., - во-первых, отличную школу в смысле предварительной практики по руководительству занятиями университетского масштаба и в смысле подведения итога своим собственным знаниям, которые приходилось приводить в законченную систему, составляя программы для сборников Комиссии, а во-вторых, возможность заполнить свой досуг такой работой по их научной специальности, которая приводила их в живое общение с внутренней жизнью страны, с людьми, рассеянными по всему лицу русской земли и принадлежащими ко всевозможным слоям населения. Это раздвигало жизненный горизонт молодых кабинетных ученых и оживляло их внутренний душевный мир. Была и еще немаловажная сторона в этом деле, сыгравшая благодетельную роль для университетской ученой молодежи той поры. Комиссия домашнего чтения оказалась тем средоточием, около которого наибольшая часть этой ученой молодежи всех специальностей объединилась на живом и важном общественном деле в дружное сообщество. Сколько людей именно на собраниях этой Комиссии перезнакомились и близко сошлись друг с другом в общей работе! А затем та же общая работа в Комиссии объединила эту ученую молодежь и с авторитетными представителями профессуры. Здесь мы сходились с нашими учителями, так сказать, на равной ноге, как соработники в общем деле, и легко понять, насколько это обстоятельство нас друг с другом сближало. Надо отдать полную справедливость тем выдающимся профессорам, которые приняли участие в работах Комиссии. Если для ученой молодежи эти работы, как сказано выше, были привлекательны не только ради содействия общественной пользе, но и ради ее собственных интересов, то профессорами, обремененными массою всякого иного дела, двигало в данном случае только сознание общественного долга. И среди них нашлись такие, которые вложили в это дело свою душу. Я уже говорил, что Милюков взвалил на свои плечи главную работу при возникновении Комиссии и при первых шагах ее деятельности, т. е. самые трудные и ответственные начальные моменты нарождения нового дела, когда еще предстояло всех нужных людей заинтересовать новым предприятием, свести их в одну компанию, побудить к работе, выяснить основные контуры совершенно нового начиная, так сказать, проложить те рельсы, по которым это новое дело могло бы затем двинуться беспрепятственно к намеченной цели. Легко понять, сколько тут надо было преодолеть трудностей всякого рода. Эту-то организационную работу и выполнил Милюков с полным успехом. При его деятельном руководящем участии был установлен тин и план программ и был составлен сборник программ на 1-й год четырехгодичного цикла. По новизне и недостаточной налаженности дела тут были трудности, которых уже не встречалось потом, когда работа пошла по готовым рельсам. Живо помню рассказ Милюкова о том, как была составлена для первого сборника программа по физике. Все программы были уже готовы, пора было сдавать сборник в набор, а проф. Умов все еще не доставил программы по физике. Милюков сам отправился к Умову. Тот всплеснул руками и заявил, что не имеет ни минуты свободной, чтобы присесть за составление программы, и считает, что по существу это вряд ли исполнимо. Милюков мало-помалу втянул Умова в подробную беседу о том, что можно было бы предложить читателям по физике на первый год, Умов разговорился, а Милюков отмечал карандашиком на листе бумаги высказываемые им соображения. И вот в конце беседы оказалось возможным тут же набросать программу в ее основных чертах. Милюков вернулся домой со своей добычей, и положение было спасено.

Вскоре, однако, над Милюковым стряслась беда в связи со студенческими волнениями, и он должен был удалиться из Москвы в Рязань, а потом он уехал в Болгарию, о чем я уже писал выше.

Возглавление Комиссии тогда принял на себя Владимир Федорович Лугинин — личность весьма любопытная. Это был очень богатый человек, крупный землевладелец и земец Костромской губернии. Еще в 70-х годах он обратил на себя внимание, выступив с проектом устройства ссудо-сберегательных и потребительных товариществ. Он был в то же время выдающимся ученым, — если не ошибаюсь, его специальностью была химия, — университетской карьеры он не искал и был довольно редко встречавшимся в России так называемым "внеакадемическим" ученым. Обладая крупным состоянием, он соорудил себе в Париже великолепную лабораторию и ездил туда для научных занятий, время от времени появляясь и в Москве, где у него была роскошная квартира близ Арбатской площади. Лугинин пользовался всеобщим уважением и как ученый, и как почтенный общественный деятель. В высшей степени корректный джентльмен, человек с весом и авторитетом, независимый, широколиберальный, он был очень ценной находкой для нашей Комиссии и как компетентный руководитель ее работами, и как представитель и защитник ее интересов на случай каких-либо давлений со стороны начальства. А такие случаи всегда могли надвинуться но самым неожиданным поводам. И только что успел Лугинин принять председательство в нашей Комиссии, как ему уже пришлось отправиться в Учебный округ по вызову попечителя Боголепова. В первом сборнике наших программ мы помимо основных программ поместили несколько "эпизодических программ" на отдельные темы. В том числе была разработанная мною тема о государственной деятельности Сперанского. Она-то и вызвала неодобрение Боголепова. Лугинин рассказывал нам о своем визите к попечителю тоном плохо скрываемой брезгливости. "Он сказал мне: "Почему вашей Комиссии непременно надо было начать со Сперанского, этого провозвестника конституционных идей?" Я указал на