Рыцарь - Андрей Смирнов

Внутри шатра – богатые ковры, высокие канделябры, табуретки, убранная постель, невысокий столик. Дон Альфаро некоторое время рассматривает дальнего родственника Юсуфа – могучего воина Али.

– Мы ждем, пес, – говорит юноша.

– Полагаю, – начинает граф, – вас весьма удивляет то, что я пришел к вам сам, безоружным, и отдался на вашу милость…

– К тебе не будет милости, – перебивает его юноша, делая резкий жест рукой. – Воистину безгранично терпение следующих истинной вере – но только не к таким, как ты!

– И это слова воина Аллаха?! – притворно изумляется граф. – Или обещания повелителя правоверных относительно христиан, желающих принять истинную веру, для вас пустой звук?

Али скрипит зубами и стискивает рукоять сабли.

– Слова повелителя правоверных, – говорит юноша, – золотыми буквами начертаны в нашем сердце. Однако не пытайся обмануть нас, утверждая, будто ты – христианин. Подобные тебе хуже христиан и иудеев, хуже язычников и огнепоклонников. К подобным тебе нет ни милости, ни прощения.

– Юсуф аль-Кейсар, а все ли в твоем войске – воины Аллаха? – спрашивает тогда граф. – Все ли они под защитой вашего бога?

– Исключая наемный отряд христиан – все.

– Ты ошибаешься, Юсуф, – говорит граф, не сводя глаз с двоюродного дяди Юсуфа, – не все. На лбу отнюдь не каждого твоего воина начертан знак веры, пусть даже на словах они и клянутся, что служат Аллаху всем сердцем, делом и помышлением. Но те, на которых нет этого знака, – ничьи, и нет для них никакой защиты. Твой дядя – как раз из таких. Что ты сделал, Али, что Аллах отказался от тебя? Изнасиловал жену эмира? Убил кадия? – Он смотрит воину прямо в глаза. – Или просто усомнился в сердце своем?..

Али с рычанием выхватывает саблю и бросается к пленнику. Но тот отступает в сторону, и Али промахивается. Движения сарацина вялы и замедленны.

Юсуф глядит на него с изумлением.

– …Али, Али, – укоризненно продолжает граф, и тонкая усмешка играет на его устах, – отказавшись от одного господина, тебе следовало бы принять другого – того, на службе у которого тебе было бы позволено делать все то, что тебе так нравится. А так – ни там, ни тут… никто не владеет тобой и в результате каждый, – тут он протягивает к Али правую руку, – может посягнуть на твою жизнь. Ты слышал, что я колдун? Это правда. Видишь, как в моей руке бьется твое сердце? А теперь – смотри.

Он сжимает руку и делает движение, как будто бы давит в кулаке что-то.

Сарацин хрипит. Хватается за грудь и падает на колени. Сабля, выпущенная из руки, утыкается в ковер. Али валится набок. Рот его раскрыт, изо рта вытекает слюна.

Юсуф аль-Кейсар отрывает рот, чтобы позвать телохранителей, но голос его слабеет под взглядом Альфаро. Граф приближается к нему. Юсуф молится, и губы его и в самом деле бормочут что-то, однако разум его чист и полон только одним – ужасом перед наступающим человеком.

Альфаро, не отпуская его взгляда, становится вплотную к Юсуфу. Тот пытается вытащить саблю, но тело отказывается служить воле своего хозяина. Взгляд графа – тьма, и Юсуф чувствует, как постепенно его собственный разум тает и растворяется в этой тьме. Глаза Альфаро совсем близко: Юсуф ощущает на своем лице дыхание этого человека.

– Мальчик, – шепчет граф, – твои молитвы не спасут тебя от меня. Напротив: в некотором роде не так уж плохо, что твое внимание сосредоточено на бормотании слов, которые ты и раньше повторял слишком часто, чтобы их смысл успел выветриться у тебя из головы… Мальчик, я не имею власти над сроком твоей жизни, но твой разум и память… Право же, Аллах не слишком обидится, если я подправлю их самую малость. Слушай же и запоминай…

* * *

…Когда через двадцать минут они выходят из шатра, сарацинские воины, охраняющие солдат графа Альфаро, весьма удивляются тому, что военачальник Али зачем-то остался в шатре, а Альфаро и Юсуф аль-Кейсар идут рядом, как равные.

– Развяжите людей графа Альфаро и верните им оружие, – медленно приказывает юноша. – Проводите их, куда они пожелают. Я отпускаю их.

Среди солдат возникает легкий удивленный ропот, однако то, что приказал Юсуф, исполняется. Альфаро, Мигель и десять графских телохранителей садятся на коней.

* * *

Когда они вступают на перевал, граф поднимает руку, приказывая своим спутникам остановиться.

– Мигель, – говорит он, кивая на знакомое возвышение, – поднимись на уступ и сообщи нам, чем заняты сарацины.

Мигель исполняет приказание. Когда он возвращается, вид у него более чем растерянный.

– Дон Альфаро, сарацины собирают лагерь. Кажется, они собираются снять осаду.

Граф смеется и трогает коня с места…

…Когда они спешиваются во дворе замка Кориньи, к Мигелю подбегает слуга и что-то шепчет ему вполголоса.

– Мой господин, – говорит Мигель графу, – женщины прибыли.

– Наконец-то. Ко мне их. Живо.

…В большом зале замка он усаживается в свое кресло и, стащив с рук дорожные перчатки, бросает их на пол. Пока слуги снимают с графа сапоги, Мигель вводит в зал двух женщин.

Одна – стара и безобразна. Она тяжело дышит и при ходьбе опирается на длинную палку. Вся ее одежда увешана бирюльками и вырезанными из кости фигурками. Вторая молода. На ней крестьянская одежда. Она с беспокойством глядит по сторонам и не выпускает руку старухи.

Дон Альфаро рассматривает их. Некоторое время.

– Можешь ничего не рассказывать, – говорит он старухе. Говорит не на местном наречии, а на провансальском, говорит так же свободно, как будто это его родной язык. – Все, что ты рассказала моим людям, я уже знаю. Знаю я и то, как поначалу ты спутала своего господина с инструментом, предназначенным для того, чтобы исполнить его волю. Это большая глупость, Рихо.

Старуха перебирает завязки на своем платье и кланяется:

– Так, господин граф. А что до того человека… Не знала я ведь ничего. Господин мой в видении обещал, что придет. И когда явился тот рыцарь, подумалось мне, что это он и есть. Больно уж не похож он был на обычного-то человека. Да и когда волю его хотела отнять, не вышло у меня ничего, а будто оттолкнуло меня от него что-то. Вот я и подумала: может, это и вправду… Он? Может, вошел Он в человека, а освоиться как следует не сумел, а потому и говорит временами что-то совсем непонятное?

Граф негромко смеется:

– Ты дура, Рихо.

– Вот уж вы правы, ваша светлость, – дура дурой, – старуха тоже пытается засмеяться в тон Альфаро, но получается у нее не очень естественно, – это уж потом от ваших людей я узнала, зачем господин привел в Лангедок этого рыцаря и чего от него хотел добиться… Жаль, конечно, что не все вышло так, как вы хотели…

– Вышло так, что лучше и не придумаешь, – перебивает ее граф, – а то, что моим людям не пришлось вылезать, чтобы подправить события, – очень хорошо. Один дьявол только и знает, что мог бы натворить наш отшельник, если б мы там появились. А так… Вышло – лучше и не придумаешь, – повторяет он.