Тайна двух океанов. Победители недр - Григорий Адамов

С трудом работая огромными металлическими пальцами на крошечных клавишах машинки, Горелов принялся медленно выстукивать на них.

В безбрежные пространства водного и воздушного океанов понеслись непонятные сигналы:

«ЭЦИТ… ЭЦИТ… Слушай, ЭЦИТ… Говорит ИНА2… Говорит ИНА2… ЭЦИТ… ЭЦИТ…»

Уже четвертые сутки экспедиция работала на новой глубоководной станции.

Казалось, двадцати четырех часов, имеющихся в сутках, Шелавину не хватает. Кроме обычных работ по исследованию физических и химических свойств придонных вод океана, их температуры, солености, плотности, химического и газового состава он занялся проблемой, за которую принялся было еще в Саргассовом море, но не успел закончить из-за «возмутительной», как он выражался, бомбардировки района его работ. Задача заключалась в изучении поддонных вод, глубины их проникновения, их происхождения, свойств и состава. Эта работа требовала больших усилий, затраты времени, установки сложных бурильных машин и глубоких насосов, действующих в прозрачных и одновременно непроницаемых оболочках, которые предохраняли эти машины от давления огромных толщ океана.

В тесной связи с этой проблемой находилась и другая, за которую также принялся здесь Шелавин. Она заключалась в изучении электрических токов, возникающих в слоях морского дна и впервые открытых советскими геологами в Арктике.

Шелавин положительно разрывался на части. Даже деятельная помощь Скворешни и уже вполне оправившегося от ранения Матвеева была недостаточна. Капитан прикомандировал к нему еще двух человек из команды, и все же океанограф работал, забывая об отдыхе и пище.

Едва успев позавтракать, он торопил уже своих помощников, раздражался при малейшей их задержке и успокаивался, лишь очутившись за бортом, возле своих любимых машин и установок. На обед его приходилось настойчиво, по нескольку раз вызывать из подлодки, и ни разу не обходилось при этом без его раздраженной воркотни о «срыве работ», о «возмутительном отношении к важнейшим научным проблемам».

У зоолога был также намечен обширный план работ для этой длительной глубоководной станции. Помимо обычных поисков нового, неизвестного еще материала, зоолог решил сосредоточить здесь свое внимание главным образом на изучении жизни и деятельности глубоководных и придонных организмов. Предполагалось вести длительные наблюдения над их поведением, приемами охоты, источниками и способами питания, значением и функциями светящихся органов. Все это давно привлекало внимание ученого, и еще задолго до этой станции он мечтал о таких работах и готовился к ним.

Однако сейчас, когда можно было ожидать, что обычная энергия зоолога проявится здесь с особенной силой, всех поражала апатичность, овладевавшая вдруг им. Каждый раз он, словно нехотя, готовился к выходу из подлодки и, выбравшись наконец из нее, часами неподвижно просиживал возле первого попавшегося рака-отшельника или голотурии.

Что же случилось? Казалось, все шло так прекрасно, так удачно. Работа над трупами чудовищ дала великолепные результаты. Это были, очевидно, остатки видов, властвовавших когда-то миллионы лет назад, над всей жизнью древних океанов. Реликты мелового периода! Менялась окружающая жизнь, менялись природа, климат, растения и животные. Оттесняемые новыми, более гибкими и совершенными, более развитыми и приспособленными к новым условиям жизни организмами, гигантские ящеры, владыки предшествовавших эпох, постепенно уступали им свои позиции. Науке казалось, что они полностью исчезли с лица планеты, оставив о себе воспоминания лишь в виде чудовищных скелетов, которые красуются теперь во всей своей мощи и потрясают воображение людей лишь в палеонтологических музеях. И вот оказывается, что вытесняемая с поверхности океана небольшая ветвь этих чудовищ опускалась все ниже и ниже в его безопасные глубины, постепенно приспосабливаясь к новым условиям жизни, вырабатывая в себе способность выдерживать огромное давление, дышать водным дыханием, видеть в темноте, светиться собственным светом своей слизи… Какое необыкновенное, захватывающее открытие! Оно одно может увековечить в истории мировой науки имя человека, сделавшего это открытие. А его Ламмелибранхиата головастая! Разве этот моллюск, который войдет в науку с его, советского профессора Лордкипанидзе, именем, – разве он не произведет революции в отделе мягкотелых? А золото в моллюске? Разве мало одних только этих открытий, чтобы надолго поселить радость в душе, радость за себя, за науку, радость за великую Родину, за могучую страну, которая дала своему ученому единственную в мире возможность забраться в недоступные до сих пор глубины океана и начать их настоящее, действительное изучение!

Так в чем же дело? Почему все это сразу потеряло свой блеск, свою привлекательность, свое очарование?

Зоолог сделал резкий протестующий жест… Нет, нет!

Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, при чем тут…

Он досадливо пожал плечами под скафандром.

Ну ладно! Он не возражает. Этого не следовало делать. Проболтался, старый дурак! Да, да, дурак! Дурак! Трижды дурак!

Он ненавидел себя в этот момент.

Ударом ноги он отшвырнул мирно глотавшую ил голотурию, за которой должен был наблюдать.

Ну, хорошо, пытался он успокоить себя. Пусть так.

Проболтался. Это факт – ничего не поделаешь! Но что же тут, в конце концов, ужасного? Надо рассуждать хладнокровно. Какое это, в конце концов, имеет значение? Ведь он рассказал не первому встречному… Это даже не просто рядовой член команды подлодки. Ведь это же главный механик! Главный механик боевого, единственного в мире по мощи и по значению корабля! Это же не пустяки – главный механик, да еще на таком корабле! Ответственный человек! Вероятно, многократно проверенный. Человек сдержанный, даже немного угрюмый, нелюдимый, далеко не болтливый. Уж за него можно быть спокойным…

Он представил себе Горелова, его высокую, костистую сутулую фигуру, его длинный голый череп с большими оттопыренными, словно крылья летучей мыши, ушами его длинные, почти до колен, как у гориллы, руки, и вспыхнула старая, приглушенная было антипатия к этому человеку. Однако чувство справедливости, всегдашняя честность по отношению к себе и к другим – органические качества души ученого – победили ее.

При чем тут Горелов? Легче всего взваливать вину на другого. Нечего искать облегчения собственной вины, перекладывая ее на соседа. Тем более, что дело даже не в том, кому он рассказал. Горелов ведь не разгласит, не разболтает, он не из таких.

Так в чем же дело? Откуда это недовольство собой? Такое мучительное, такое унизительное…

Ложь! Вот в чем дело!

Да, он солгал! Он никогда не лгал. Ложь всегда была чужда самому существу его. Она ему была органически противна, всегда казалась чем-то особо унизительным, грязным, трусливым. И все же – он солгал! Кому? Своему капитану!

…Милый Николай Борисович! Он несет на себе такую ответственность. За бесценный корабль, за безопасность людей, доверенных ему страной. И он обманут человеком, которому больше чем кому бы то ни было доверился. Неважно, что это не будет иметь последствий. Важна ложь. Как смотреть теперь ему в глаза? Как восстановить прошлое? Невозможно. Рассказать? Чистосердечно сознаться? Пустое! Кому это нужно? Кому это принесет пользу? Ложь как была, так и останется ложью.