Атаман Платов - Владимир Лесин

Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры потому, что она сделалась безусловно необходимой для блага службы…»

В последних строках своего письма военный министр заверял царя о полном согласии между ним и Багратионом, что никак не соответствовало характеру их отношений: только что один побывал в «дураках», а другой в «немцах».

Уже отмечалось, что 19 июля Барклай де Толли выразил атаману свою «наичувствительную благодарность» и, решив наградить донских офицеров, потребовал представить ему списки с описанием их подвигов, совершенных в арьергардных боях при отступлении 2-й армии от Гродно к Смоленску.

На следующий день, обращаясь к Платову с очередным распоряжением, Барклай де Толли писал: «Ваше Высокопревосходительство уже столь много одолжили 1-ю армию присоединением к ней, что мне остается только желать исполнения ныне предполагаемого, дабы Отечество совершенно Вам было обязано благодарностью».

В свете такого мнения обвинение Матвея Ивановича в слишком медленном движении на соединение с 1-й армией и стремление избавиться от него как крайнего сибарита, проще говоря, бездельника, кажутся неожиданными. Ведь вроде бы ничего не предвещало такой развязки. И вдруг…

Скорее всего, записка Платова, приложенная к письму Ермолову и ему одному адресованная «как другу», каким-то образом — может быть, не сразу — попала все-таки в руки военному министру, и он, будучи человеком, по характеристике начальника его штаба, «не снисходительным» и «чувствительным к наружным изъявлениям уважения», не оставил без внимания колкий выпад атамана. При встрече с ним, которая могла иметь место 21 июля в доме смоленского губернатора, то есть через два дня после выражения ему «наичувствительной благодарности», командующий, можно предположить, потребовал от него отчета о причинах задержки с выполнением «высочайшего повеления» о необходимости форсированного марша на соединение с 1-й армией. В результате разыгралась та бурная сцена, свидетелем которой оказался сэр Роберт Вильсон, отиравшийся в главной квартире. На следующий день последовал уже известный рапорт Барклая де Толли императору с просьбой отстранить атамана «для блага службы» от командования казачьими войсками под каким-нибудь «благовидным предлогом».

Возможно, все обстояло еще проще. Для человека, «чувствительного к наружным изъявлениям уважения», достаточно было и одного выпада Платова, чтобы возбудить желание удалить его из армии. Авторитета полководца наш военный министр не имел. Всего пять лет назад ходил в генерал-майорах и командовал-то самое большее одним из трех отрядов арьергарда. Правда, за сутки до генерального сражения под Прейсиш-Эйлау проявил чудеса храбрости, был ранен, но тот день, 25 января 1807 года, не принес «чести его распорядительности». Пять недель отступления лишь усугубили положение. Вот и решил избавиться от атамана, обладавшего высоким званием, но не обладавшего благородством…

Платов же, наперекор обвинению его в сибаритстве, еще раз продемонстрировал, теперь уже перед обеими армиями, свое полководческое искусство, отвагу и мужество казаков.

25 июля состоялся военный совет, который в сущности единодушно высказался за наступление в направлении на Рудню, где предполагалось прорвать центр французской армии, разъединить ее на части и нанести каждой из них максимально ощутимый урон до того, как они успеют сосредоточиться. Впереди главных сил должны были идти казаки Платова. Еще можно было успеть что-то сделать, хотя три дня оказались потеряны. Действия требовались энергичные и смелые. При всех достоинствах Барклая де Толли импровизация и благоразумный риск выпадали из сферы его военной практики. Он должен был несколько раз все взвесить, прежде чем на что-то решиться.

Из Витебска к Смоленску вели три дороги: одна через Поречье, другая через Рудню, третья через Красный. По какой из них пойдет неприятель? Вот вопрос, над которым гадали генералы, принимая решение о переходе в наступление.

Багратион считал наиболее вероятным красненское направление, позволявшее Наполеону, совершив обход, отрезать русским путь отступления на Москву, и не ошибся. Барклай де Толли, получивший неверные разведывательные данные о сосредоточении французов у Поречья, сделал вывод, что противник собирается обойти его правый фланг. Чтобы исключить эту опасность, он выдвинул туда свою 1-ю армию, а 2-ю отправил к Приказ-Выдре на Рудненскую дорогу, рассчитывая, что в случае необходимости она будет его подкреплять.

Платова забыли предупредить об этих перемещениях, и он продолжал идти по дороге на Рудню, но уже не впереди главных сил, как намечалось по диспозиции, а сам по себе, выдвинув в авангард бригаду генерал-майора В. Т. Денисова в составе двух казачьих полков.

Перед рассветом 27 июля в лагерь Платова примчался курьер от В. Т. Денисова с сообщением, что дивизия Себастиани в составе одного пехотного и девяти кавалерийских полков снялась с места и двинулась по Рудненской дороге по направлению к Смоленску. Атаман, ночевавший у деревни Зарубенка, имел в своем распоряжении всего семь казачьих полков и 12 орудий донской артиллерии. Правда, в ходе предстоящего боя силы сторон могли уравняться, но только в том случае, если на помощь казакам до окончания дела подоспел бы вызванный сразу же после получения известия из авангарда о наступлении неприятеля генерал-майор П. П. Пален со своими гусарами.

Платов, не теряя времени, принял решение дать бой. С тем же курьером он приказал Денисову задержать неприятеля, а сам с пятью полками и артиллерией устремился на рысях к нему на помощь. У деревни Молево Болото он сблизился с Денисовым, усилил его двумя полками под командованием подполковника Т. Д. Грекова и тут же бросил в атаку. Казаки опрокинули равный им по численности авангард генерала Себастиани и преследовали его до соединения с основными силами дивизии.

Теперь французы перешли в наступление и стали теснить авангард В. Т. Денисова. Видя это, М. И. Платов пустил для удара по левому флангу неприятеля полки Атаманский, К. И. Харитонова и Симферопольский татарский под общим командованием генерал-майора Д. Е. Кутейникова, еще не вполне излечившегося от раны, полученной в сражении при Мире. А сам лишь с небольшим конвоем здесь же, у дороги, развернул орудия конной артиллерии и приготовился встретить врага в центре.

«Тут вышло упорное сражение, продолжавшееся более часу». В атаку на батарею бросились полк конных егерей и батальон пехоты неприятеля, которые, несмотря на губительный огонь картечи, упорно пытались овладеть русскими пушками. Уже были сражены ружейным огнем некоторые канониры, метались в постромках обезумевшие от ран артиллерийские лошади. Орудия, до которых оставалось не более 60 саженей, оказались в опасности. Но тут по флангу наступающих ударили казаки. К. И. Харитонов разбил конных егерей. И. Г. Мельников с двумя полками смял пехоту. Иван Григорьевич, «отличавшийся во многих случаях неустрашимостью», в этом бою был убит.

Когда удалось отстоять артиллерию, началась общая атака на неприятеля, который «с Божьей помощью храбростью российских войск совершенно был опрокинут и преследован с большим поражением» сначала казаками, а последние восемь верст — подоспевшими гусарскими полками П. П. Палена, которые тешились над остатками дивизии противника, пока те не укрылись под защитой своей многочисленной пехоты и артиллерии.