Серые пчелы - Андрей Курков

Народ, на похороны собравшийся, теперь во дворе толпился. Дверь в дом была открыта настежь. Люди входили и выходили, татарская речь негромко звучала. А Сергеич, остановившись между калиткой и домом, высматривал Бекира или Айше. Просто подойти поближе он не решился. И вдруг на пороге увидел Бекира. Поспешил к нему.

– Бекир, Бекир! – позвал парня, заметив, что тот собирается вернуться в дом.

Сын Ахтема оглянулся, быстро подошел.

– Это ничего, если я тоже на кладбище пойду? – спросил осторожно Сергеич.

– Я сейчас, только у имама спрошу. Подождите! – ответил Бекир и исчез в доме.

Минут пять стоял пчеловод у порога, стараясь не мешать проходящим мимо татарам, но понимая, что куда бы он ни отошел, а все равно мешать им будет. И успел он еще себя пчелой в чужом улье ощутить, и знал, что пчелы с чужаками делают! Но тут Бекир на порог вышел.

– Вы можете, – сказал негромко. – Только когда у могилы папы молиться будут, отойдите!..

– Emir Allahtan, başıñız sağ olsun![3]– произнес, подойдя к Бекиру, пожилой татарин.

– Dostlar sağ olsun![4] – ответил ему Бекир, отвлекшись от Сергеича.

Из дома вынесли широкую лавку, поставили на дворе. А затем опустили на нее носилки с телом, завернутым в зеленое покрывало с золотой арабской вязью. Пришедшие окружили носилки, отойдя от покойного на достаточное пространство. Сергеич заметил, что головы у всех пришедших были покрыты фесками.

С удивлением отметил он и отсутствие среди пришедших на прощание с Ахтемом женщин. Даже Айсылу и Айше не увидел возле него.

А имам уже вышел к носилкам, и зазвучал на дворе его скорбный, строгий голос, язык, ни одно слово которого не было понятно Сергеичу, но он словно чувствовал все произносимое телом, кожей. Ему не нужен был перевод и тогда, когда татары подняли к небу ладони и склонили к ним головы. Они словно своим ладоням читали молитву, будто могла она от ладоней оттолкнуться и полететь в небо, к Всевышнему.

Все дальнейшее Сергеич переживал, все так же чувствуя себя посторонней пчелой в чужом улье. Он замыкал похоронную процессию, впереди которой, регулярно сменяя друг друга, соседи и друзья несли Ахтема на плечах, поддерживая на согнутых руках носилки. Он стоял на кладбище чуть в стороне, не так далеко, как посторонний наблюдатель, и не настолько близко, как родной покойному человек. Он слышал только татарскую речь, и она звучала для ушей Сергеича все более членораздельно, ведь даже слова отдельные он стал отличать, все равно не понимая их значения.

Трое мужчин на его глазах спрыгнули в показавшуюся ему несколько узковатой могилу. Они приняли тело, завернутое в зеленую ткань. Их головы плавно опустились за край могилы, пропали под землей.

Становилось жарко. Солнце висело прямо над кладбищем. Где-то рядом на невидимой скрипке пиликал свою вечную мелодию неутомимый сверчок.

Сергеич заслушался. Сверчок загипнотизировал, унес его мысли куда-то в невидимое, далекое пространство. В голове возникла легкость, будто она опустела. Не только от мыслей, но и от всего остального, что тяготит жизнь, от воспоминаний и переживаний, которые накапливались годами, и от тяжести которых иногда возникала боль, пытавшаяся выдавить из глаз слезы.

– Allah rahmet eylesin![5]– послышалось рядом.

Возвратил Сергеич взгляд на могилу Ахтема. И в голову вернулась тяжесть. И мысли.

Мужчины снова читали молитвы своим поднятым к небу ладоням.

А потом, после молитв, стали они отходить от могилы, и увидел Сергеич на продольном могильном холмике два деревянных столбика: в ногах и в изголовьи покойного.

Идя следом за остальными, Сергеич все думал о своей уместности на поминках. А потом вдруг засомневался: а есть ли вообще у мусульман поминки? Может, у них все по-другому? Ведь и похороны у них совсем не такие, как у славян!

И когда все участники церемонии через открытые въездные ворота во двор дома вернулись, остался Сергеич снаружи. Постоял с минутку-другую, выискивая взглядом Бекира.

А со двора одна и та же фраза теперь звучала, та, которую он на кладбище уже слышал: «Allah rahmet eylesin!»

Повторяли татары друг другу эти слова и отходили к другим, чтобы снова эти слова сказать.

«Совсем как пчелы!» – подумал Сергеич.

И решил он вернуться на пасеку, к своим и не своим пчелам, чье жужжание он одинаково понимал, ясное дело, лучше, чем татарскую речь. Повернулся спиной ко двору, чтобы его никто не видел. И перекрестился трижды, думая о покойном.

Со дня похорон Ахтема прошла неделя. Погода наладилась. Разбудили Сергеича птицы. А добудило солнце, когда он выбрался наружу, к своим ульям подошел, чтобы проверить, как пчелкам летается. Посмотрел и на ульи Ахтема – его пчелы тоже трудились, смерть хозяина их труды и планы не нарушила.

Выпил чаю, позавтракал. Понял, что надо в магазин спускаться – ведь съестные запасы иссякли.

Шагал он вниз по дороге неспешно, задумчиво. Беспокоился в мыслях о том, что Бекир после похорон отца на пасеку не приезжал. Словно оборвалась между семьей Ахтема и Сергеичем связь. Будто отвернулись они от него, когда печальная судьба Ахтема прояснилась. Как ни пытался об этом он размышлять, все в тупик попадал, не понимая, как ему быть? Что ему теперь об Айсылу и ее детях думать и что они о нем, человеке чужой веры и из чужого края, думать могут? Он ведь, конечно, за помощью к ним в Крым приехал. И не один, а с пчелами. Несмотря на их горе, помощь эту получил. Получил и получал. И не только лепешками и ужинами, а и душевную. Даже привязался к ним, как бездомная собака к доброму человеку привязывается, за ним, хвостом виляя, ходит. И вдруг ворвалась в их отношения смерть. И все. Тишина. Поговорить не с кем. Будто забыли о нем!

На спине рюкзак пустой болтался. В кармане брюк рубли лежали, и те, что на ремонт машины ему при въезде в Крым дали, и те, что он от Айсылу за мед получил. Вот и с продажей меда они тоже ему помогли. Значит, беспокоились о нем до похорон! А может, они обиделись из-за того, что он на похороны приперся? Он ведь там действительно единственным чужим был! Никто из местных славян прощаться с Ахтемом не явился!

Покачал головой Сергеич. «Может, все-таки зайти к ним?» – подумал.

Ясное дело, что не до него им сейчас. Траур у них. А какой траур у мусульман, он не знал. Может, траур в том и заключается, что никого из чужих или чужой веры они видеть не могут?

– Ну тогда они меня вежливо в дом не пустят, – решил пчеловод. – На пороге пояснят. Я, наверное, все-таки сначала к ним, а потом уже в магазин…