Осеннее солнце - Эдуард Николаевич Веркин

в Туманном Логе еще жил фермер Балакин. Балакин делал упор на ячмене, он засеял все поля, и под холмом, и вдоль Сунжи, и везде вокруг. Мы с папкой ездили за продуктами в Никольское на «Планете» с коляской и когда возвращались обратно, Туманный Лог выглядел как настоящий зеленый остров, поднявшийся над золотым морем. Иногда это море бороздил Балакин на тракторе, я наблюдал за ним в бинокль, сидя в горохе.

У нас был гороховый угол прямо над самым полем, и горох тогда едва в стручки вытянулся и слегка налился. Горох долго не стоит, пару дней и у него деревянный вкус, так что лучше наесться, пока он еще через стручки не выпирает.

Я брал дома полбуханки черного, никелированную кружку, ложку, сахар и уходил бродить. В заброшенных огородах вокруг домов рассыпалась одичавшая земляника, мелкая, но душистая, я собирал кружку, добавлял сахар, мял и ел, обмакивая хлеб, потом пробирался к Брыловым.

Последняя старуха Брылова померла позапрошлым летом, она была вредная, любила громкие новости и ревень, варила из него компоты, варенья и даже щи, благодаря чему прожила девяносто восемь лет. Ревень я чистил ножиком до внутреннего мягкого стебля и жевал. Если попадался совсем кислый, жевал его с сахаром. Потом спускался в горохи.

Живот сначала болит, потом, когда привыкнешь, нормально, а к обеду возвращаешься, и мама уже лапши наварила, или борщ, или картошку пожарила. Шнырова и Дрондина тогда были маленькими, далеко гулять их не отпускали, особенно Шнырову, а я и на Сунжу сам ходил. Плавать меня папка еще в пять лет научил, звери из-за трактора Балакина все разбежались, да и не водилось их особо, колодцы, кроме Козьего, все обвалились давно, опасностей особых вокруг не было, так что я сам по себе мог жить все лето. До обеда, конечно, а потом надо что-то сделать по дому, воды накачать, дров натаскать, ну или травы для кроликов нарвать под заборами, тогда мы кроликов еще держали.

В день, когда я потерялся, было жарко. По улице Волкова протарахтел трактор Балакина, я окончательно проснулся и не стал валяться еще полчаса, как обычно. На тот день у меня имелись серьезные, можно сказать, научные планы.

Ихтиологические.

От середины холма к Сунже стекал ручей, обычно он сильно мелел летом и различался только по густой и темно-зеленой траве, но при этом вовсе не пересыхал. Вода в ручье была ледяная и вкусная, и в ней водились мелкие, в палец, разноцветные рыбки. Вертлявые и ловкие, не ловились ни удочкой, ни сачком, держались стайкой, а при малейшей опасности шарахались в стороны, наполняя воду синим блеском. Отец говори, что это гольяны, но я, сверившись с рыбьим атласом, убедился, что на гольянов рыбки не похожи. И вообще в атласе рыбок этих не нашлось, так что я решил прояснить этот вопрос, и, если повезет, стать первооткрывателем.

Папа и мама уехали в Никольское, встречать на станции бабушку, оставили мне сырников, полбанки сгущенки и «Сникерс». С утра сырников не хотелось, их убрал в холодильник и сгущенку тоже, «Сникерс» спрятал в тайник, их там у меня семнадцать штук на черный день. Потом собрался, прихватил в гараже саперную лопатку, повесил на шею фотоаппарат и отправился гулять. Насколько я помню, это был абсолютно обычный июньский день, солнце светило яркое, кое-где начала подсыхать трава, орала в своем доме Шнырова, мелкая, но уже вредная и крикливая, а Дрондина сидела в песочной куче у калитки своего дома, когда я проходил мимо, Дрондина помахала мне совком.

В тот день к дому Козыревых, там как раз поспела блестящая фиолетовая земляника, моя любимая. Быстро набрал стакан, намял с сахаром, дал настояться и хотел уж есть, но не получилось – прохлопал клопа, есть такие треугольные, а мне из них попался зеленый, самый вонючий. Так что пришлось выкидывать всю землянику, и стакан негодный стал, клоповый, его теперь кипятить, да и то полчаса.

На ревене в усадьбе Брыловой клопы не резвились, но стебель мне попался горький, едва клопа не хуже, вот если жевать кору липы и то горчее.

Ну и с горохом тогда тоже не повезло, спустился в горох, набрал стручков потоньше, позеленее, уселся на пригорке, свесив ноги в ячмень. Но оказалось, что горох за прошедший день задубел, стал жестким и не вкусным, так что пришлось его выкинуть. Пожалел о сырниках, почувствовал аппетит и съел кусок черного хлеба, густо посыпав его сахаром. Повалялся, прислушиваясь к тарахтенью трактора, после чего отправился в сторону ручья, твердо намереваясь поймать рыбку и заснять ее на фотоаппарат.

До ручья было метров пятьсот, но напрямую пройти никак – холм там слишком крут и шагать неудобно, так что пришлось мне спуститься в ячмень.

Ячмень не успел подняться до полного роста, заблудиться было невозможно – и из-за вполне ощутимого уклона, и из-за того, что, посмотрев направо, я видел тополя, а, посмотрев налево, иву на берегу Сунжи. Я шагал, раздвигая ячмень лопаткой, насвистывал про хромоногого крокодила, сфотографировал большущего, с сиреневыми крыльями и оранжевой саблей пучеглазого кузнечика и спугнул дурацкую серую птичку, выскочившую из-под ног. Птичка, громко пища и размахивая крыльями, убежала в ячмень, а я некоторое время думал про то, что такую птичку я видел в мультике.

Я шагал вдоль холма, размышляя, что надо было этого кузнечика поймать и посадить в сахарную банку. Такие звери в начале лета встречаются очень редко, и ценятся при ловле голавлей, поскольку ни один голавль не может устоять перед жирным и сочным кузнечиком.

Простых же кузнечиков вокруг было полно, они скворчали как ненормальные, перебивая далекое тарахтенье трактора, но ловить их смысла никакого, голавли слишком ленивые, чтобы на таких мелких позариться.

Я шагал и шагал по ячменю, думал о кузнечиках, не заметил, как ячмень стал гораздо выше и достал почти мне до плеч, видимо, почва здесь была побогаче. Ручей с синими рыбками должен был уже случиться, однако я никак не мог его встретить. Минут через десять блуждания по ячменю, я понял, что спустился слишком низко и решил подняться на холм, чтобы оглядеться. Я повернул к холму, пошагал в его сторону и…

Вышел к канаве.

Я неплохо знал холм, село и окрестности, знал лес вокруг, куда мы ходили за грибами, старый дуб, которому двести лет, и я точно помнил, что канав в поле не было. Прошлым летом точно. Ну да, канава могла и весной образоваться, слишком много снега, он съехал с кручи, прорезалась