Последняя дверь последнего вагона - Владимир Ильин

— Что вы! — отводит свой взгляд «раскрутчик». — Конечно, нет… Но мало ли — может, вы просто не придали значения каким-то деталям… Это я так, к слову.

А ведь еще немного — и ему придет в голову идея подвергнуть меня процедуре сканирования памяти. С такого станется пустить в ход и гипноз, и спецпрепараты, и прочие методы копания в моих мозгах…

Постой, постой, а откуда ему известно, что я был в контакте с Дюпоном вплоть до самой гибели — и его, и моей?

Даже Шепотин этого не мог знать. Сомневаюсь, что об этом знал еще кто-то из «раскрутчиков». Слегин вряд ли посвящал своих помощников в историю моего похищения, потому что иначе ему пришлось бы и раскрыть тайну моих экстраординарных способностей к воскрешению мертвецов.

К тому же все участники операции скорее всего тоже погибли. Я не знаю, что этот придурок Дюпон взорвал, но это был не обычный тротиловый заряд. Если это было термоядерное устройство, пусть даже мощностью всего в несколько килотонн, то все живое до самого горизонта было бы уничтожено — тем более если учесть, что дело происходило в открытом море, где нет никаких естественных препятствий ни для вспышки, испепеляющей все на своем пути, ни для ударной волны, сметающей, как скорлупки, океанские суда на своем пути. От всех находившихся в эпицентре того взрыва не должно было остаться ни молекулы, по которой можно было бы впоследствии судить о наших личностях…

» Так откуда же Астратов знает об этом? Я уже наполовину озвучиваю этот вопрос, как вдруг догадка вспышкой озаряет мое сознание. — Вы что — нашли его? — спрашиваю я, вскакивая с кресла так резко, что задеваю столик, и посуда на нем отзывается стеклянным звоном. — Он жив? Где он?!..

Несмотря на то что я пользуюсь исключительно местоимениями, Астратов догадывается, о ком идет речь.

Вместо ответа он лишь заговорщицки ухмыляется, потом идет к двери и распахивает ее настежь.

До меня доносится топот бегущего ребенка, и в комнату, чуть не врезавшись в Астратова, врывается чернокожая девчонка с множеством миниатюрных кудряшек на голове. На ней чересчур просторный спортивный костюмчик и ослепительно белые кроссовки. Огромные блестящие глаза недоверчиво впиваются в меня, рот распахивается в ослепительной белоснежной улыбке. Она вынуждена притормозить и остановиться, потому что сервировочный столик преграждает ей путь.

Я стою столбом, не в силах оправиться от шока, и зачем-то пытаюсь разглядеть в личике негритяночки знакомые черты.

Потом тупо спрашиваю:

— Это ты, Булат?

И с облегчением слышу в ответ звонкий детский голосок:

— Сколько раз я тебе твердил, Лен, дубина ты стоеросовая, что не люблю, когда меня называют по имени! Запомни раз и навсегда: для всех, и для тебя в том числе, я — Слегин! Понял? Слегин!..

Столик вновь жалобно звенит посудой — на этот раз от того, что врезается в стену после сильного толчка.

Но на него никто не обращает внимания.

Краем глаза я вижу, как в дверь заглядывает чья-то голова, издает неопределенное восклицание и вновь исчезает. Неудивительно: зрелище, которое предстало ее взору, способно выбить из колеи любого нормального человека: посреди комнаты чисто по-мужски тискают друг друга в объятиях и хлопают по спине белолицый мальчик и девочка-негритянка.

— Значит, никаких особых примет у него не было? — уныло спрашивает Слегин.

Я усмехаюсь:

— По-твоему, если бы у него были шрамы на морде, разноцветные глаза или татуировка голой бабы на заднице, это помогло бы нам теперь?

— Да ну тебя! — хмурится он. — Я же имею в виду не внешние признаки, а чисто психологические особенности — манеру поведения, привычки, жесты, любимые словечки… Ты даже не представляешь, насколько это въедается в человека. В принципе, каждый с возрастом приобретает определенные маркеры личности и характера и, помимо своей воли, проявляет их в той или иной ситуации…

Нет, ну разве от такого не может поехать крыша, если черная как сапог девчонка с толстыми губами, огромными карими глазами, белоснежными зубами и мелкими кудряшками изъясняется, как взрослый мужик?! Хотя, если вдуматься, то и ты в глазах своего друга выглядишь не лучше: пятилетний белобрысый пацан с тощей шеей и дурацким чубчиком, зачесанным набок. Интересно, привыкнем ли мы когда-нибудь к нашему новому обличью или так и будем мысленно представлять друг друга такими, какими мы были раньше?..

А если еще больше вдуматься, то, когда мы вырастем, наша дружба вполне может перейти в свое логичное продолжение. Потому что тела у нас теперь разнополые и ничто не мешает нам вступить в официальный брак. Хотя вряд ли: ведь ни Слегин, ни я сам никогда не страдали нетрадиционной сексуальной ориентацией. И потом, дружба — дружбой, а постель — врозь… Тьфу ты, какая чушь лезет в башку! Хотя как ей не лезть? Мы ж еще только начинаем жизнь в новом качестве и, возможно, даже не подозреваем, с чем нам придется столкнуться. В том числе, кстати, и с проблемой интимной жизни. Лет этак через восемь-девять, когда у «носителей» начнется половое созревание. А может, и раньше… И как быть тому, кто, как Булат, из-за реинкарнации поменял пол на противоположный? Ломать свою психологию и пытаться окончательно превратиться в женщину? Или подвергнуться операции по изменению пола?

Ясно одно: воскрешение в другом облике наверняка принесет немало проблем «невозвращенцам».

А кто будет отвечать за это? Некому отвечать. Астратов и его компания кивают на спасение мира от гибели. А Дюпон вообще тут ни при чем: он же не предвидел, готовя свое «завещание человечеству», что кто-то сумеет сделать былью одну из сказок для взрослых, каковой наряду с НЛО, снежным человеком и Бермудским треугольником являлась реинкарнация…

— Эй, ты о чем задумался? — пихает меня в бок острый локоток. — Что, ушел в себя и заблудился в лабиринте? Ты хоть слушаешь меня?

— Конечно, — уверенно вру я. — Ты пытаешься выбить из меня признание в том, что Дюпон обладал какими-то признаками, по которым его можно было бы вычислить, даже если он сейчас притворяется… ну, скажем, бывшим начальником Раскрутки Слегиным…

Булат невольно вздрагивает.

— Ну что ты несешь? — с досадой бормочет он. — По-твоему, меня не проверяли на вшивость мои же бывшие коллеги, когда откопали в образе этой африканской кикиморы? К твоему сведению, Дюпон мог назваться хоть папой римским, но первый же допрос с пристрастием расколол бы его как миленького! И хотя обо мне он знал многое, но есть такие вещи, которые ни он, ни вообще кто-нибудь на свете, включая тебя, знать бы не мог…

— Например? Ты же сам говорил, что у него повсюду могли быть свои осведомители…

— Да даже от осведомителей он не мог бы узнать, например, как звали директора детского дома, где я вырос в своей первой жизни! — запальчиво возражает «негритяночка», сидящая рядом со мной на садовой скамейке и смолящая уже вторую сигарету за время нашего разговора: в отличие от меня, Слегин не столь заботлив по отношению к организму носителя.