Султан Луны и Звезд - Том Арден

К несчастью калифа, его возлюбленное дитя не было застраховано от воздействия иного волшебства. Во дворце сыскались такие люди, от которых стало невозможно скрыть наличие джинна, и главным из таких был прорицатель Эвитам — главный из подручных покойного калифа Абдула Самада по части всяческих колдовских делишек.

Прорицатель довольно поздно женился, и его супруга произвела на свет дочь. Супружеская жизнь и рождение дочери смягчили нрав старика, но ранняя кончина жены наполнила его сердце горечью, от которой он так и не сумел оправиться. Судя по рассказам, в юности прорицатель был жутко честолюбив, однако его мечтам было не суждено осуществиться. Старые обиды терзали его душу, и он нажил себе немало врагов. Только политические соображения удерживали визиря от того, чтобы безжалостно изгнать старика из дворца. Прорицатель был наделен магическим даром, но насколько силен был его дар — сказать было трудно. Визирь решил, что от изгнанного Эвитама вреда могло оказаться больше, чем если бы он остался во дворце, под бдительным присмотром. Так оно в итоге и оказалось.

Зависть переполняла сердце прорицателя, когда он видел, какими знаками расположения одаривает джинна калиф. Частенько, когда Оман предавался радостям общения со своим возлюбленным другом, визирь заставал прорицателя где-нибудь неподалеку. В эти часы Эвитам угрюмо бродил по дворцовым коридорам вблизи от покоев калифа, словно ему до смерти хотелось узнать, что же происходит за закрытыми дверями. Застигнутый врасплох, прорицатель производил какие-то странные, таинственные жесты и пристыженно спешил прочь.

После того как дело дошло до страшной развязки, Хасем много раз говорил себе о том, что ему стоило выгнать старика из дворца намного раньше — выгнать и покончить с его происками раз и навсегда. Тогда месть прорицателя вряд ли бы оказалась настолько жестока, какой она стала на самом деле.

Трагедия произошла в день помолвки Мерцалочки, как ласково именовал свою дочь калиф. Султан повелел, чтобы прекрасная дочь его брата стала нареченной его единственного сына, Бесспорного Наследника. Калед справедливо полагал, что этот брак еще более упрочит власть имперского престола над халифатом Куатани. Прорицатель, согласно правилам, играл определенную роль в проведении церемонии помолвки, а султан желал, чтобы все было исполнено согласно древним законам. Тщетно пытался ближайший советник султана, старик по имени Симонид, отговорить великого владыку, убедить его отказаться от этой части церемонии, — словно он и сам в какой-то степени обладал даром ясновидения. В итоге прорицатель Эвитам предсказал браку принца и принцессы не радость, но проклятие. Церемония помолвки была скомкана и превратилась в хаос. Эвитам был изгнан и казни избежал исключительно благодаря заступничеству Симонида, который убедил султана в том, что старик-прорицатель просто-напросто выжил из ума и давным-давно лишился своего провидческого дара.

Но никто, никто и предполагать не мог, что старик-прорицатель наложит на дочь калифа такое страшное заклятие и предпримет на редкость простые, но при этом крайне эффективные меры для того, чтобы Джафир не смог это заклятие с дочери калифа снять.

Заклятие принадлежало самому Джафиру. Дар прорицателя позволял тому только заглядывать в грядущее, но коварство его было настолько изощренным, что его вполне можно было уподобить черной магии. А случилось вот что: обуреваемый злобой старик выкрал лампу, когда джинн находился внутри нее, а потом вызвал джинна и повелел тому наложить страшное заклятие на Бела Дону, после чего, опять же с помощью джинна, перенесся вместе со своей дочерью неведомо куда, а потом окружил себя завесой невидимости, дабы никто, ни один человек из Куатани никогда не смог разыскать их.

Три желания. Джинн не мог не повиноваться и не исполнить их.

Визирь Хасем наклонился и взял новую, начищенную до блеска лампу, которая теперь стояла возле ложа калифа Омана и служила только для освещения опочивальни. Маленький толстячок уже крепко спал, ровно, как ребенок, дыша. Хасем ласково пригладил растрепавшиеся волосы своего повелителя, поднялся и в тревоге подошел к окну. Далеко внизу, в гавани, покачивались на волнах корабли. Высоко в небе висела яркая золотистая луна.

Визирь прижался лбом к резным ставням. Миновало немало солнцеворотов с того дня, как на принцессу было наложено заклятие. Хасем со страхом вспоминал о том, какое горе тогда испытал калиф, осознав все, что потерял. Визирь знал, что с того дня Оман мечтает только об одном: чтобы Джафир вернулся и во дворце все стало, как прежде. Вдруг Хасему мучительно захотелось, чтобы это случилось, хотя он и многое имел против присутствия джинна. Хотя он и полюбил глупого толстяка Омана всем сердцем, визирь отлично понимал, что на самом деле всю жизнь играет роль тюремщика Омана. Хасем устал от жизни, от долгой службы султану. Пусть джинн вернется, пусть одарит Омана властью, которая сделает его не только счастливым, но и свободным!

Когда Хасем наконец отошел от окна, за которым сияла золотая луна, в его глазах сверкали слезы.

— Деа, — послышался шепот. — Деа!

В это самое время в далеком Каль-Тероне принц Деа очнулся от тревожного сна, в который погрузился тогда, когда Симонид вел свой рассказ посреди душных, благоухающих пряными ароматами садов. Потом Деа снова привиделись эти сады в темноте, и ему снова явилось пугающее призрачное видение — его утерянный друг Таль. Дрожа, юноша всматривался во тьму, с ужасом и печалью думая то об отце, то о Тале, то о своей грядущей судьбе властителя империи. По полу опочивальни принца крался безумный серебристый лунный свет. Легкий ветерок доносил шелест листвы.

А потом вновь послышался шепот.

— Деа. Деа.

Если прежде юноша подумал, что голос — это остаток тревожного сна, то теперь понял, что тут кроется нечто большее. Он поднялся с ложа, на цыпочках вышел на террасу, боясь, что в любое мгновение могут явиться Хранители-Таргоны. Но вскоре, как если бы его сон продолжался, Деа уже вновь поднимался по белесым ступеням витой лестницы, а потом пробирался сквозь густые заросли, сквозь пологи листвы. Очень скоро он уже стоял посреди клумб и лабиринтов живых изгородей, рощиц и гротов, слышал журчание ручейка. Ароматы садов окутывали его со всех сторон... и перед ним вновь предстал призрак погибшего друга.

— Ты настоящий, Таль? — выдохнул, едва шевеля губами от страха, Деа.

— Друг мой, — последовал ответ, — конечно же, я настоящий.

— Но я... я вижу сквозь тебя.

— Друг мой, от этого я не менее настоящий.

Деа, дрожа, упал на колени на травянистом газоне, закрыл лицо руками. Если бы он еще спал, то теперь бы непременно проснулся. Он желал только одного: чтобы этим страданиям пришел конец.

Но если это было сон, то он только начался.

Почему Деа отнял руки от лица — этого он и сам не понял. Он запомнил только одно: видение воздействовало не только на его зрение, но и на сознание. Призрак протянул к нему руку и поманил за собой.

Он звал, приглашал к игре.