Давайте, девочки - Евгений Будинас

Малёк забеспокоилась:

– Нет, нет, ты ничего не понял! Это же классно, что ты у меня дядька со-о-всем б-о-о-лыпой! – Она щебетала примирительно. – Это круть, что ты меня старше!.. Но… Если бы не настолько… Или мне было бы столько лет, как моей маме… Мы были бы забойной парой…

– Равные браки – совковая мода, – сказал он строго, как бы сворачивая тему, но вовсе не собираясь уступать. – Достань-ка диктофон, мы с тобой запишем одну кошачью историю…

2

Старшая дочь пришла к нему, когда ей исполнилось шестнадцать. Ему только стукнуло тридцать семь. Они не виделись одиннадцать лет. Родители первой жены насмерть стояли против любых напоминаний ребенку про «бросившего семью отца-подлеца».

Отец-подлец не особенно переживал. Скачки тогда у него были в полном разгаре. А дочь? Он был уверен, что рано или поздно гены свое возьмут, и она объявится. Так и случилось.

Она принесла ему свои литературные наброски, уже по телефону сообщив, что собирается поступать в литинститут. Только из-за этого ее к нему и отпустили…

На нее было страшно смотреть.

– У тебя что – роман?

– Смертельный.

У нее был действительно смертельный роман с одноклассником Славой.

Полгода назад она с ним подзалетела и пропустила все сроки. Заметила катастрофу бабушка, присмотревшись к ее раздобревшей фигуре. Делать аборт было поздно. Семейка была еще та: дедушка – военный политрук, бабушка – его фронтовая подруга, а потом «хранительница очага», мама – примерная дочь, отличница, только однажды романтично соскочившая с катушек, когда назло подруге выскочила замуж за беспородного юнца (Рыжуку было двадцать лет), через год от нее оборвавшегося.

На полуночном совете семейка не нашла ничего остроумнее, чем внушить дрожащей от ужаса беспутнице, что раньше в таких случаях приличные девушки… кончали с собой. После чего, смятую и раздавленную, готовую на все десятиклассницу, как нашкодившую сучку тайком от собачьего клуба, вывезли под какие-то Пуховичи, где сельские эскулапы от ветеринарии произвели ей искусственные роды, едва не угробив.

Через полтора месяца, едва оклемавшись, она и пришла к отцу. Соврав дома про литинститут.

Он выслушал и засмеялся:

– Это мы проходили.

Дочь испуганно отшатнулась. Но он знал, что делает.

– Кретины, – сказал он. – Боже, какие кретины! Но теперь – все позади.

Дочь поверила. Одним махом он сокрушил всю чушь, которую эти совковые мичуринцы прививали ребенку с пяти лет.

Теперь надо было как-то вырвать ее из смертельной истории со Славой. Они, естественно, собирались назло всем немедленно пожениться. Он не стал читать ей нотации.

Он влюбил ее в себя, отбив у Славы.

Это было несложно – с его опытом, который он впервые в жизни цинично применил. Хотя обычно с девицами он играл на равных, не используя своих преимуществ. Он считал нечестным применять крупнокалиберные пулеметы против рогаток. Но здесь он это себе позволил. Она была его человеком, и ее надо было спасать. Он сказал ей, что это пошло – ухватиться за зеленого одноклассника, да еще живущего с ней в одном дворе, и удовольствоваться тем, что рядом, бездарно не пошевелившись… Это был аргумент не мальчика, а мужа. Про то, что он ее отец, она тут же забыла, что объяснимо, ведь они только что познакомились.

Слава ревновал, Рыжук для него стал ненавистным Витюком, если не хуже: старше, вероломнее, циничнее. Кроме того, у Рыжука был опыт, который подсказывал ему, что он прав…

Слава приволок кипу старых газет, бутылку керосина и поджег сопернику дверь.

Рыжук не обиделся и не стал заявлять в милицию. Он пригласил Славу в гости как взрослого человека. На кухонном столе стояла бутылка «Столичной».

– Ты очень хороший парень, – сказал Рыжук. Он действительно так считал, и Слава с ним согласился. – Ты лучше даже того парня, каким я был в твоем возрасте.

Слава совсем расслабился. Такого он не ждал.

Разливая водку по рюмкам, Рыжук продолжил:

– У тебя есть только один недостаток…

Слава насторожился, отодвинув рюмку: с кем попало он не пил. Но хозяина это не смутило.

– Этот недостаток в том, что ты… безобразно юн. – И тут же добавил, поспешив успокоить гостя: – Но это быстро пройдет.

Слава улыбнулся. Такое начало ему понравилось. И бутылка на столе, которая сразу делала его взрослым в собственных глазах.

– Единственное, что меня не устраивает, – так это то, чтобы ты так неумело упражнялся с моей дочерью.

Слава насупился. Сдавать позиции он был не намерен. Желваки заиграли на его скулах. Но Рыжик знал, куда он гребет:

– В твоем возрасте мы поступали иначе…

Лицо Славы было непроницаемым.

– Нам тоже хотелось… Но у нас были взрослые и искушенные в ебле бабы – это ничего, что я говорю с тобой, как с мужчиной?.. Понимаешь, даже танцевать нужно учиться, а тут занятие потоньше. И совсем иное, чем ты пока думаешь…

Это было правдой, и Слава почувствовал, что этот лысоватый мужик не врет и знает, о чем говорит.

После третьей Слава почти все понял. Они перешли на ты, и Слава даже потянулся к бутылке, чтобы разлить.

Дальше все было просто. К Рыжуку «случайно» забежала Клавуня, его Лучшая из Бестыдниц, с которой он заранее обо всем сговорился. Тут ему «случайно» понадобилось ненадолго уйти. Гости «случайно» остались вдвоем, и Слава благополучно исчез из жизни Рыжука и его дочери, по-взрослому погрузившись в совсем иное недели на три, а на самом деле навсегда.

3

Маленькая слушала с немым восторгом.

– Что-то меня колотит… Давай чего-нибудь звезданем, – сказала она возбужденно. – Хотя бы по рюмочке, но чего-нибудь классного…

Они вернулись в гостиницу и, не заходя в номер, поднялись в бар на последнем этаже. Это был единственный бар в городе, где подавали французский кальвадос. Она только что прочла «Три товарища» Ремарка и, подняв рюмку, сказала:

– Салют!

…Ремарк был первым, кого они тогда для себя открыли – после груды зачитанных до дыр совковых книжек про суворовцев, гимназистов и их школьную любовь, на которые записывались в библиотеке в очередь. А сколько диспутов о любви и дружбе они посетили, да еще ведь и кино, из всех искусств бывшее важнейшим! И влюблялись как по писанному, и в загсах записывались в очередь, наперегонки. Слепые котята, выброшенные на помойку под названием жизнь.

– Что такое парень в семнадцать (девятнадцать, двадцать)? – сказал Рыжюкас, когда они выпили. – Кому он нужен? Если за душой ничего: ни жилья, ни работы, ни специальности, ни денег… Одни амбиции и прыщи.