Ночная охота - Юрий Козлов

Антон подумал, что невозможно отыскать более государственных людей, нежели сидящие сейчас за столом в палатке при тусклом свете зарешеченной угольной лампы предатель и государственный преступник Ланкастер; главарь банды Конявичус; проститутка и душительница Зола; наконец, он — дезертир, вор и убийца. Вместе с тем не было сейчас у Антона людей ближе и роднее, нежели Зола, Конявичус и Ланкастер. Антон присутствовал при решении судеб мира — вернее, одной из его частиц, имеющей все признаки целого, — а не избавиться было от ощущения, что он вернулся в детство и, затаив дыхание, следит за карточной игрой старшеклассников. Те обычно играли на пищевые талоны. Помнится, однажды один из выигравших от избытка щедрости харкнул на талон да и прилепил ко лбу восхищенно смотревшего на него Антона. Это был талон на студень. Антон подумал, что все в жизни повторяется.

Задумавшись, он пропустил часть разговора. А разговор между тем продолжался.

— Секретная служба должна остаться за мной, — произнес Ланкастер. — Войска — твои. Это гарантия власти, Бернатас. Ты сам будешь назначать сержантов и офицеров. Секретная служба — рутина, море информации и капли смысла. У тебя нет опыта оперативного руководства секретной службой. Я не хочу, чтобы через неделю нас убили, Бернатас. Соглашайся. У нас мало времени. Ты полагаешь, нашу долгую беседу оставят без внимания? Я уверен, в центр уже идут подробнейшие шифрограммы обо всем, что здесь происходит.

— Соглашайся, Конь, — повторила Зола.

— Встретимся завтра, уточним детали? — предложил Конявичус.

— Бернатас, — рассмеялся капитан, — нам предстоит большая подготовительная работа, прежде чем мы начнем уточнять детали. Скажем, глава администрации. Хоть и без связи с центром, но пока жив — с гаремом, с преданной охраной. Он ни за что не согласится на досрочные выборы. Его надо убрать цинично, грубо и зримо, чтобы все видели. Это отменно дисциплинирует народ в канун волеизъявления.

— Я был бы очень признателен, капитан, — ответил после продолжительного молчания Конявичус, — если бы ты взял это на себя. — У меня нет опыта, как дисциплинировать народ в канун волеизъявления. Понимаю, что это смешно, — недобро улыбнулся одними губами, — но обдуманное убийство всякий раз вызывает во мне внутренний протест.

— Нам ли принимать во внимание внутренние протесты, Бернатас? — еще злее улыбнулся Ланкастер. — Прикажи ему, в нем пропадает большой талант по этой части! — ткнул пальцем в Антона.

Антон, как щитом, заслонился превращенной шинами в плавник ротана рукой.

— Мы должны разделить работу, Бернатас, — продолжил Ланкастер, с отвращением отвернувшись от Актона. — Утром я подам главе администрации транспортный вертолет, чтобы эвакуировать его с охраной и гаремом в загородную резиденцию. Залью керосином под завязку. Он взлетит ровно в девять. Твоим стрелкам останется всего лишь сбить его. Стреляйте по бензобакам. Его непременно надо сбить над рекой, чтобы вертолет упал в реку. Народ любит зрелища. Потом надо будет организовать бесплатную раздачу водки. Это за мной.

— У нас нет ни одной зенитной пушки, — сказал Конявичус. — Из пулемета можно не достать.

— Отчего бы твоим храбрым воинам не захватить пушку и снаряды сегодня ночью… вот здесь? — Ланкастер извлек из кармана карту, развернул на столе.

Зола тем временем разлила по стаканам остатки горькой крепкой настойки «Свобода». Антон рассмотрел этикетку. Дама с обнаженной грудью влекла за собой вооруженный народ. «Пить настойку?» — подумал Антон. Он представил себе на месте старинной дамы Золу. В сущности, они были разделенными во времени и пространстве сестрами.

«Почему он не вспоминает про литовцев? — подумал про Конявичуса Антон. — Значит, не сумасшедший. Точнее, такой же сумасшедший, как все!»

— И последний принципиальный вопрос, Бернатас, — Ланкастер закурил сигарету. Острым нищенским обонянием Антон определил, что сигареты капитана лучше, чем сигареты Золы. У Антона закружилась голова — так захотелось курить. Но Ланкастер предложил только Конявичусу. Тот, впрочем, отказался. — Не скрою, мне всегда доставляет удовольствие решать этот вопрос. Как будто смотришь в глаза Господу. Это вопрос допущения в круг власти, Бернатас. Власть — величина тем большая, чем на меньшее количество частей делится. Необходимо резко сократить число победителей, Бернатас, я имею в виду тех, кто сознательно рассчитывает что-то поиметь в случае победы. Поверь мне, Бернатас, это очень опасные и ненадежные людишки. Если все они придут за своими кусками, от пирога ничего не останется. Мы развернем с утра ожесточеннейшее сражение. Выдвигай вперед тех, кому не веришь, от кого ждешь неприятностей. Материальное имущество портить не надо, потому что нам же его и восстанавливать. Ты погорячился с казармами, Бернатас. Я думаю, самое подходящее место для сражения — берег реки.

Они перешли к обсуждению деталей: где, как, в какое время и кто должен атаковать, чтобы понести максимальные потери. Чтобы понесшая потери сторона не впала в уныние или, что еще хуже, не заподозрила предательства, предполагалось немедленно взбодрить ее удачной операцией, в результате которой противная сторона понесет еще более впечатляющие потери. Договорились бросить людей Конявичуса на минное поле. Окружить у шлюзов и уничтожить верную главе администрации роту внутренних войск.

Решили, что Золе и Антону денек-другой лучше не высовываться. Ланкастер не то чтобы утратил к Антону интерес, но стал относиться к нему как человек, у которого богатство, сила и власть, к слабому и неимущему брату во Христе, то есть никак. Капитан знал, что самый верный способ лишить человека Божьей избранности — вернуть его туда, откуда он вышел — в безвестность и ничтожество.

Антон вспомнил мягкий ковер на полу, белизну ванной комнаты, обитые кожей диваны, мимо которых он проходил. А главное, тишину… У него опять закружилась голова.

— Из грязи в князи? — подмигнул ему Ланкастер.

— Бернатас, я останусь с тобой, — сказал Антон. — Пошел он…

В палатке стало тихо, как в могиле. Антон вернул себе ненависть капитана. Вероятно, с капитаном никто так в провинции не разговаривал.

— Антонис, со сломанными ребрами и пальцами ты мне в эти дни не помощник. Отдохни. Потом у нас будет много дел.

Антону все больше нравился литовец. В нем было много человеческого. Следовательно, он не мог уважать Ланкастера. Сила Конявичуса была черной — происходила из бандитских лесов, звериной жизни, первобытного хлебания из общего котла, спанья вповалку. Сила капитана Ланкастера была белой — он жил отдельно от народа в особняке за бетонной стеной, сладко ел-пил со скатерти, плавал в бассейне, ходил в генеральских кожаных галифе, летал над головами людей на сеющем смерть вертолете. И хотя цвета силы-власти не меняли ее сущности, сердцу народа черная сила-власть была неизменно милее белой, так как большинство людей происходило из черноты и всю жизнь проводило в черноте. Антон подумал, что единственно возможные изменения внутри власти — это вытеснение белого черным. Потом черное само становится белым и его в свою очередь вытесняет новое черное. Антон посмотрел на Золу. Свет от угольной лампы падал так, что пепельная Зола вдруг показалась совершенно белой, как снег или сахар.