Голос крови - Зоэ Бек

– А что стало с дочерью?

– Со старой девочкой?

Бен удивился:

– Старой девочкой?

Лоренс включил мотор и медленно двинулся вперед, пробка начала рассасываться так же быстро, как и возникла.

– Ее все так называли. Старая девочка. У нее же была такая болезнь. Отец все время возил ее с собой: в Зальцбург, потом в Лондон и куда там еще ни заносила его судьба. Сперва он возил ее по всем гастролям, потом, когда опять женился, а у девочки ухудшилось здоровье, стал брать ее только на самые главные выступления. О ней писали в газетах не реже, чем о ее отце. Он всегда говорил, что его дочь невероятно музыкальна и он не хочет лишать ее удовольствия. Ну, что-то в этом роде. Она умерла в тринадцать лет. Похороны состоялись в Лондоне и превратились в громкое медийное событие. В ваших архивах должно было что-то об этом сохраниться.

– В настоящее время они мне недоступны, – сказал Бен и вкратце ввел приятеля в курс дела, объяснив ему свои нынешние обстоятельства: что он уже год не работает в журналистике и не может определиться, куда ему приткнуться как в профессиональном, так и в личном плане.

Лоренс рассмеялся:

– Вон оно что! Не знаешь, куда тебя занесет и каким ветром! Поживи пока у нас в Берлине и спокойно все обдумай. У нас достаточно места. Я серьезно тебе предлагаю.

Бен промолчал, но в душе нашел это предложение очень заманчивым.

– И куда это мы едем? – спросил он.

Они уже миновали городскую автотрассу, свернули в какую-то аллею и очутились в жилом районе с импозантными белыми виллами девятнадцатого века с большими участками, заросшими высокими вековыми деревьями.

– Это Далем – один из аристократических районов Берлина, – подмигнул ему Лоренс. – Мы, конечно, живем не здесь. Но я покажу тебе старую виллу Маннгеймеров. Родители Карлы купили ее в пятидесятые годы после возвращения из США, – пояснил он. – В последний момент успели туда сбежать, а потом не побоялись вернуться. – Лоренс помолчал. – Вот оно, это место!

На всей улице это был единственный необитаемый дом. Заглохший сад, судя по всему, зарастал десятилетиями, небольшой павильон и статуи почти скрылись под разросшимся плющом, в высокой траве Бен заметил трех серых ворон. Вилла была самым импозантным зданием на этой улице: величественная постройка в стиле классицизма с шестью колоннами на фасаде. На крыше высился позеленевший медный купол, окруженный плоской террасой. Стекла в окнах были еще все целые.

– Маклер установил на участке охранную сигнализацию, – ответил Лоренс на невысказанный вопрос Бена, – чтобы туда никто не лазил и ничего ломал. Но виллу никак не удается продать. Он уже несколько раз снижал цену. Мы с ним знакомы, – объяснил он. – В круге гомосексуалов в Берлине почти все друг друга знают.

Двигаясь вдоль забора, Бен дошел до следующего дома. Идеально подстриженная лужайка, ухоженные кусты и деревья, издалека доносится детский смех. Качели, песочница, игрушки.

– Фредерик ведь мог бы позаботиться о вилле, – сказал он.

Лоренс покачал головой:

– Она принадлежала Маннгеймерам. Перед свадьбой он настоял на том, чтобы у них с женой было раздельное имущество, исключительно из самолюбия. Тогда он был бедняком, можно сказать, голодранцем и не хотел, чтобы люди думали, будто он женился на Карле только из-за денег. А потом роли поменялись. Теперь это он при деньгах. А вилла принадлежит банку. Здания, в которых располагался аукционный дом и галереи, удалось выгодно продать, даже очень выгодно. Прекрасный район, Курфюрстендамм. Сразу после событий тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, когда все бросились в Берлин, их с руками оторвали. А вот вилла… – Он бросил взгляд на виллу Маннгеймеров и тут же отвернулся. – Давай поехали, экскурсия по Берлину еще только начинается…

Через четверть часа они уже были на знаменитой Курфюрстендамм, роскошной торговой улице Западного Берлина.

– Сейчас все самое престижное в основном переместилось на восток, на Фридрихштрассе. То, что ты видишь здесь, – это же fin de siиcle, двадцатый век. Заляпанные, осыпающиеся фасады – часть этой картины. Но я люблю Кудамм.

Он свернул на боковую улицу, края которой были тесно уставлены припаркованными машинами.

– Вот тут раньше был аукционный дом. – Он показал на большое белое здание в югендстиле с нарядными балкончиками. На первом этаже расположился изысканного вида ресторан. – На верхних этажах находятся отремонтированные по последнему слову техники элитные частные квартиры.

Они миновали еще несколько кварталов, то и дело сворачивая на другие улицы. Бен давно уже перестал ориентироваться. Когда они подъехали к большому перекрестку, Лоренс сказал:

– Вот мы снова на Курфюрстендамм. Смотри: видишь там демонстрационный зал?

Это был демонстрационный зал автомобилей класса люкс.

– Неужели тут раньше была галерея, принадлежавшая Маннгеймерам?

– Банк все-таки вернул себе кое-какие денежки.

– Остается только продать виллу.

Они опять ехали по Кудамм. Экскурсия приняла более туристический характер. Бен увидел знаменитое кафе «Кранцлер», разрушенную колокольню Мемориальной церкви, знаменитый Ка-Де-Ве[42]. Потом они наведались в Шёнеберге. Как и на Кудамм, люди казались такими безмятежными, что это граничило с ленивой расслабленностью, но между тем в выражении глаз Бен замечал живой интерес: львы, отдыхающие в тени дерева. Они прилегли вздремнуть, готовые в любую минуту вскочить.

Лоренс высмотрел какое-то фантастически крохотное местечко для парковки, каким-то образом втиснулся в него и показал на семиэтажный многоквартирный дом с фасадом, черным от вековых наслоений грязи.

– Здесь живет Карла Арним, – произнес он.

– Таким я и представлял себе Берлин.

– У них есть водопровод, а пять лет назад сюда провели и центральное отопление, и даже уборные уже не между этажами, как раньше.

Бен хотел было переспросить, но удержался.

– Ты хочешь встретиться с ней прямо сейчас?

Бен кивнул:

– Тебя это не затруднит?

– Сегодняшний день я весь могу посвятить тебе. И меня разбирает любопытство. Я ее ни разу живьем не видел. Только на фотографиях. Снимки, на которых ее запечатлела Элла Мартинек. То есть очень старые и очень хорошие фотографии. Видел и фотографии наших коллег из бульварной прессы. Эти довольно нелицеприятные. Сейчас она уже никого не интересует. Элла Мартинек умерла через два года после старой девочки, тогда все газеты снова напали на Карлу. После смерти дочери в газетах ее всячески ругали. Мать-кукушка и тому подобными словами. Сразу после гибели Эллы появилась еще одна фотография. Моментальный любительский снимок. Вероятно, кто-то из соседей решил подзаработать на нем несколько марок и продал его журналистам. На этом снимке она, совершенно опустившаяся, роется в мусорном баке. После твоего имейла я, как уже сказано, откопал все, что можно было найти о Карле и ее окружении. Эта фотография производит шокирующее впечатление.