Булгаков на пороге вечности. Мистико-эзотерическое расследование загадочной гибели Михаила Булгакова - Геннадий Александрович Смолин

– О-о! – отозвался он вместо приветствия. – А я вас жду. Я здесь уже давно. Стараюсь отобрать из вещей и архива великого писателя все то, что ни в коем случае не должно попасть в чьи-либо грязные руки. Заодно ищу материалы,

которые могут пригодиться для жизнеописания Мастера. Разумеется, эта прискорбная обязанность, как бы ни была она тяжела, ложится и на мои плечи.

– Действуйте, Павел Сергеевич, – кивнул я. – Молодец, что взялись за эту работу.

По пустой квартире Булгакова уже гуляло гулкое эхо. После долгих недель, проведенных мною у постели писателя, я не мог не заметить, как осиротело и потускнело с уходом Булгакова его жилище. Повсюду витал запах духов, все пропиталось им. Видимо, это было последнее проявление добросовестности служанки Насти – она тщательнейшим образом продезинфицировала помещение перед тем, как оставить его.

Спустя несколько минут после моего прибытия появился Ермолинский и окинул нас долгим подозрительным взглядом поверх очков.

– Доброе утро, Попов, – сказал он.

Тот молча поклонился в ответ.

– Доброе утро, Ермолинский, – сказал я, пожимая емур уку. – Настали печальные времена… Глубоко скорблю по поводу кончины нашего Мака.

– Да, да, – ответил тот. – Мы все скорбим, Павел Сергеевич. Спасибо за участливое слово. Ну что, примемся за дело?

Дело, которое предстояло проделать нам троим, казалось мне весьма щекотливым и неприятным. Мы намеревались отыскать оставленные Булгаковым как бумаги, рукописи, документы, затерявшиеся в этом бумажном хаосе. Само собой, Елене Сергеевне предназначалось рукописное и печатное богатство великого писателя! Это богатство было умозрительным, поскольку печатать мастера никто не собирался, а тут ещё – да мы и знать не знали! – что буквально через год разразилась Великая Отечественная война.

Попов поднялся со стула и, обращаясь к Елене Сергеевне Булгаковой, произнес:

– Я пересмотрел все бумаги и изучил содержимое ящиков письменного стола, Михаила Афанасьевича, перелистал рукописи, что лежали на столешнице, валялись на полу и на подоконниках, а также перетряхнул все пачки книг, полагая, что интересующие нас с вами документы могут оказаться в одной из них. Увы, мои поиски не увенчались успехом.

– Смотрели в прихожей, Павел Сергеевич? – спросил я. – Там есть такой маленький столик…

– Сейчас взгляну, – скороговоркой произнёс Попов и метнулся за дверь, как зверёк, учуявший добычу.

Мы с режиссером Сергеем Ермолинским, оставшись вдвоём, вопросительно уставились друг на друга. Меньше, чем через три минуты бывший секретарь вернулся и доложил:

– Как ни жаль, но, похоже, там ничего нет, кроме записей назначений докторов, каких-то квитанций, рецептов и прочих документов. Я соберу их и отнесу домой. Надо определить, что можно использовать в качестве материала для расширенной биографии, которую мы с вами решили написать. Всё будет сделано, как завещал мастер.

– Да, конечно, – согласились мы…

Находясь в пустой, навевающей острую тоску комнате, я не мог отделаться от впечатления, что эти двое присутствующих здесь господ меньше всего думали собственно о человеке, который всего каких-то двадцать четыре часа назад, если не меньше, лежал вот тут, на это небольшой кушетке у стены. Простыня, покрывавшая тело писателя в последние часы его жизни, была убрана… Мои собеседники проявляли себя по-разному. Один из них, казалось, был готов затолкать за пазуху всё, что принадлежало Булгакову, тогда как другой внимательно изучал каждую вещицу или листок бумаги, его глаза сквозь стекла в золотой оправе пристально всматривались то в один, то в другой предмет. Похоже, этого субъекта ни на миг не оставляло подозрение, что либо я, либо Попов, либо мы вместе намеренно скрываем истинные цели наших поисков в вещах и бумагах Булгакова.

В какой-то момент я понял, что надо успокоиться, всех простить и всё делать разумно, без эмоций.

– Прошу извинить меня за резкий тон, но уж больно они оба, признаться, меня раздражали, – прошептал я и успокоился.

Пока мы занимались поисками (на что ушло часа полтолра-два), Попов то и дело тихо покашливал, а Настя время от времени поглядывал то на меня, то на Попова, но ни один из нас не произносил ни слова. Мы перерыли всю квартиру, не побрезговали перебрать по клочку груду бумажного мусора, сваленного на кухне, перетряхнули и бельё Булгакова, хранившееся в небольшом сундучке. Последнее, пожалуй, было тягостнее всего. Мы копались в его рубашках, в сложенных в стопки сменах белья, и я слышал запах, оставленный в доме еще живым Булгаковом. Я вполне мог определить, какие из рубах он не надевал с тех пор, как его болезнь вступила в завершающую фазу. Как только это произошло, запах, источаемый Булгаковым, сильно изменился.

В конце концов даже Попов был вынужден признать неудачу наших поисков.

И я подумал: не спросить ли у Елены Сергеевны, она всё-таки жена писателя – и ей ли не знать что и где лежит. Прекрасная женщина! Помнится, в последние недели жизни Булгаков подолгу смотрел на неё, словно пытался зарядиться её энергией, напиться её молодостью, красотой, отменным здоровьем.

– Не сходить ли за Ушаковой? – предложил я. – Мака её обожал и вполне мог доверить то, что утаил от всех остальных.

– По-моему, это исключено, доктор Захаров, – заявил Попов. – Наташа Ушакова всё-таки женщина. Да, писатель симпатизировал Ушаковой. Но откровенничать с ней насчет бумаг и документов – это вряд ли… Ваше предположение, мягко говоря, очень спорно.

– Попов, ты не прав: надо пригласить Ушакову Наташу, – возразила Елена Сергеевна, поглядывая на часы и всматриваясь в циферблат.

Очевидно, у неё была назначена какая-то важная встреча, а время поджимало, и наши проволочки беспокоили её. Я вышел из квартиры и отправился на поиски Ушаковых, оставив Попова и Булгакову сидеть друг напротив друга и обмениваться скупыми фразами и молчаливыми взглядами (у Елены Сергеевны душа не лежала к Попову; в итоге она была права – её не обмануло женское чутьё: тот оказался «мнимым другом» Булгакова, а иначе говоря – человеком мутным, работавшим неизвестно на кого).

Когда мы с Наташей Ушаковой появились в комнате Булгакова, ни Попов, ни Слёзкин не шелохнулись. Похоже, за время моего отсутствия они и словом не перекинулись. Атмосфера, и без того гнетущая, накалялась.

И тут неизвестно откуда подошёл Гаральд Люстерник.

– Доброе утро, Попов! – проговорил Люстерник, шагнув к помощнику Булгакова с протянутой рукой и широко улыбаясь.

– В общем так, Попов, – резко заявил Слёзкин, – Елена Сергеевна полагала, будто вы знаете, где спрятаны так называемые ценные бумаги, – мастер-де посвятил вас в эту тайну.

– Доброе утро, Гаральд! – словно опомнившись, воскликнул Попов, протягивая Люстернику руку для пожатия и шагая прямиком к письменному столу, в котором час назад с таким усердием он рылся сам. – М-м… Сейчас,