Не сбавляй оборотов. Не гаси огней - Джим Додж

— Ты жалкий кусок дерьма, — сказал я себе вслух. — Носишься со всякой ерундой, когда есть такие важные вещи, как любовь, музыка и душа. Но для начала все-таки надо раздобыть «колеса». Так не стой столбом, изводясь мыслями о возвышенном. Не надо смешивать одно с другим…

И я вообще не стал смешивать и выбрал воздержание. Хотя душа лежала совсем к другому — к тому, чтобы зарядиться целой пригоршней наркоты. Однако во мне возобладала моя лучшая половина — спустившийся с небес на белом скакуне святой Георгий — и я счел за лучшее ему подчиниться.

Следуя его указаниям, я отправился в ванную. Воду в ванне я так и не спустил, она давно остыла, и на ней виднелись грязные маслянистые разводы. Но по сравнению с унитазом она казалась волшебным озером с цветущими кувшинками. Ночью меня рвало, и воду в толчке я тоже по понятным причинам (и к величайшему моему сожалению) спустить забыл. «Посмотрись в зеркало, да повнимательнее», — скомандовал святой Георгий. Я повиновался. Что ж, зрелище малоприятное, хотя и получше содержимого унитаза. Но глаза были такими красными, что если бы вся эта кровь перекочевала в стул, то я бы сейчас лихорадочно листал «Желтые страницы» в поисках телефона проктолога.

«Вот до чего ты докатился, — поддел меня святой Георгий. — Однако еще не поздно измениться и провести остаток жизни иначе. Ты не обязан умирать в мокрых от мочи трусах в каком-нибудь обшарпанном мотеле, воняющем хлоркой, сжимая в руках разбитые мечты, как призрачную любовницу, до которой нельзя дотронуться, как ни пытайся. Эта ванная — точное отражение твоей души. Так наведи порядок!»

Я драил ванную, пока она не засверкала, а потом взялся за себя. Сперва горячий душ, потом холодный. Затем я побрился и надел чистую смену белья. Моя спортивная сумка и бритвенные принадлежности обнаружились в ванной, значит, накануне я все-таки худо-бедно пытался о себе позаботиться. Хоть я и бодрился, эта черная дыра в памяти здорово меня беспокоила. Последнее отчетливое воспоминание было о том, как Лью Керр продавал мне мою собственную душу. Я надеялся, что новообретенная душа еще не успела прийти в столь же убогое состояние, как и мое тело.

«Любишь кататься, люби и саночки возить, — наставительно произнес святой Георгий. Его великолепный белоснежный конь гарцевал, готовый в любой момент сорваться с места. — Поешь, а потом за дело».

Стоит только заняться самобичеванием, как сразу хочется всыпать по первое число и кое-кому из окружающих, чтобы не страдать в одиночку. Поэтому я не стал оставлять ключи в номере, а решил отнести их в администрацию, надеясь застать там вчерашнего болезненного юнца и сказать пару ласковых — ему бы тоже не помешало разогнать кровь. Но, к моему разочарованию, там сидела веснушчатая девушка лет двадцати пяти. В любой другой день я бы ей обрадовался, а вот сегодня расстроился — у меня не поворачивался язык сорвать на ней зло. Она была симпатичная, круглолицая с милым носиком и ясными карими глазами, только слегка переборщила с макияжем — та самая дочка фермера, которую коммивояжеры видят в самых похотливых снах. Я был обезоружен ее приятным, пышущим здоровьем обликом и уже было решил пощадить ее, но тут она приветственно прочирикала:

— Доброе утро, доктор Гасс! — тот самый бойкий голосок из телефонной трубки.

— Поправочка! — я со стуком швырнул ключи на стойку. — Утро могло бы оказаться сносным, если бы вы не испортили его упоминанием злокачественных опухолей в заднем проходе!

Уголки ее губ поползли вниз, и вид сразу сделался несчастным. У меня было такое ощущение, будто я задавил щенка.

— Я люблю слова, — сообщил я ей. — Частенько почитываю словарь за завтраком и втайне горжусь своей способностью находить подходящие выражения в любой ситуации и в любом обществе: от последнего отребья до поэтов. Возможно, дело в гриппе, которым я маюсь всю последнюю неделю, но знаете, я впервые в жизни не могу подобрать слов, чтобы выразить всю отвратительность и бестактность перечисления симптомов рака прямой кишки в утреннем звонке.

Она вскинула головку, в уголках глаз дрожали слезы.

— Можете сказать, что это «омерзительно». Или «пугающе». «Недопустимое пренебрежение человеческой чувствительностью и надеждами, возлагаемыми на новый день». Это самая блестящая формулировка из всех, что я слышала. Чаще всего встречаются «тошнотворно» и «отвратительно», — она примолкла и утерла слезы кулачком. — Я получаю по десять жалоб за утро. — Девушка всхлипнула, шмыгнула носом и попыталась улыбнуться. Однако растрогать меня ей не удалось.

— Если каждый день люди жалуются, — ледяным тоном произнес я, — то зачем вы продолжаете? Почему не смените запись?

— Я бы с радостью, — с мольбой в голосе ответила она, — но мистер Хильдербранд не разрешает.

— Кто такой этот мистер Хильдербранд? — осведомился я. Ему придется заплатить вдвойне: за мои и за ее страдания.

— Хозяин мотеля.

— Он сейчас здесь?

Она покачала головой.

— Простите, я на минуточку, — она выскочила в соседнюю комнату. Я услышал, как она там сморкается.

Я терпеливо, как притаившаяся в своем логове мурена, ожидал ее возвращения.

— Скоро ли появится мистер Хильдербранд?

— Не раньше вечера, — она еще не отдышалась, голос был слегка напряженный, но ровный.

— А нет ли у вас его домашнего телефона? Не вижу смысла наседать на вас и дальше, раз вы всего лишь выполняете чужие распоряжения.

— Дома его не застанешь. Большую часть дня он проводит в больнице.

— В психиатрической, надо полагать? — Каков поп, таков и приход. И как я раньше не догадался?

— О нет, что вы, конечно, нет! Его жена умирает от рака. От рака прямой кишки. Теперь понимаете? Вот почему это все. Харриет — так зовут его жену — знала, что с ней что-то неладно, но слишком стеснялась обратиться к врачу или хотя бы рассказать мистеру Хильдербранду. А потом уже оказалось слишком поздно. Так грустно. Этих вещей не нужно стесняться. Они прожили вместе двадцать девять лет.

— Они любят друг друга? — дурацкий вопрос, но я и так чувствовал себя круглым дураком.

— Ну, наверное, — личико у девушки было озадаченное. — Двадцать девять лет — солидный срок, к тому же он не отходит от ее постели…

Я не находил слов, ни глупых, ни умных, поэтому просто понимающе кивнул.

— Я уже не раз сообщала ему о жалобах, — продолжала она, — но он стоит на своем. Твердит, что люди должны заглянуть в лицо реальности. Что с ними нужно разговаривать жестко, иначе до них не дойдет.

— В этом я с ним согласен. Но почему он заставляет вас произносить это? Почему вы должны расхлебывать последствия?

— Если честно, — по ее губам скользнула тень улыбки, — у мистера Хильдербранда визгливый голос, а на пленке он звучит еще хуже. К тому же вот уже шесть недель он целыми днями дежурит в больнице у жены — ему и без жалоб приходится несладко. Так что я пытаюсь не тревожить его и разбираться самостоятельно.