Иерусалим правит - Майкл Муркок

— Боюсь, местные жители покажутся вам чем-то вроде rudis indigestaque moles[349], - заметил профессор Квелч на берегу реки, отталкивая зазывал ротанговой тростью. — И сам город практически не представляет археологического интереса. Его буквально растащили разные захватчики, как вам известно. — Он прикрыл рот длинными пальцами и захихикал, как будто сказал что-то непристойное.

Его брат пошел вместе со мной к причалу. Я обменялся с ним рукопожатием, тщетно пытаясь сдержать слезы.

— Удачи, — пожелал я.

— И вам того же, дружище. Малкольму стало лучше, как вам кажется, когда я подлечил его содовой с капелькой «Гордонс»? — Он подмигнул и добродушно потрепал меня по руке. — Удачи и вам, старый кореш. Если я услышу о ваших пленках и о вашем негре, то найду способ передать весточку.

Истинная привязанность выражалась в этих скупых словах и жестах. Воодушевленный, я отсалютовал капитану и забрался в автомобиль, сев напротив надменного герра Симэна и нетерпеливой Эсме, которая, как всегда, радовалась посещению нового города с новыми магазинами. Миссис Корнелиус устроилась рядом со мной.

— Надеюсь, холодное пиво у них тутотшки есть. Это все не слишком по-английски.

Когда я заметил, что было около шестидесяти пяти градусов[350] — в Лос-Анджелесе такая погода казалась нам прохладной, — она ответила, что всегда ненавидела теплое пиво, даже зимой.

Прежде чем автомобиль тронулся с места, капитан Квелч наклонился к открытому окну и вполголоса сообщил мне:

— О, между прочим, друг мой, похоже, закон все же дотянулся до бедняги Болсовера. Я слышал, что его сегодня должны арестовать. Наркотики, очевидно, — вот бедолага. — Он подмигнул и послал мне воздушный поцелуй, а потом шагнул в сторону.

— Помните, дорогой мой мальчик, — сказал он вслед тронувшемуся автомобилю, — доверяйте только Богу и Анархии.

Теперь мы выехали на набережную, вдоль которой тянулись ряды пальм, белоснежных отелей и летних резиденций — окна зданий выходили прямо к морю. Балконы из кованого железа, аура спокойствия и аристократизма — все это сильно напоминало мне весеннюю Ялту. Но я не смог бы спасти тех девочек, даже если бы попытался. Они наслаждались острыми ощущениями, эта ситуация радовала их… Я не захотел присоединяться к ним и оставил их в покое. Слабый ветер покачивал ветки на набережной и поднимал волны на море, а по улицам двигались в основном повозки, запряженные лошадьми, частные автомобили и редкие трамваи, все было нарядно и выглядело просто образцово — насколько это возможно в такой пыльной стране. Даже в Александрии, между океаном и озером, все быстро привыкали к густой пыли цвета хаки, которая покрывала газеты, книги, одежду и отполированные прилавки на базарах. Все стало желтым или коричневым. Теперь, когда охряный туман рассеялся, над высокими крышами открылось нежно-голубое небо. Бледно-золотой свет постепенно разливался над синей водой, белой набережной и строгими гранитными зданиями, и пальмы меняли цвет — от лимонно-желтого до серовато-зеленого. Их оранжевые, коричневые и красные стволы, разнообразие трав, которые росли у оснований деревьев, помогали смягчить суровость кирпича власти и песчаника дипломатии, придавая национальным флагам и эмблемам не столько солидный, сколько веселый вид. Оштукатуренные фасады местных зданий блестели, как свежий хлопок. В такие мгновения город казался силуэтом со старой фрески; яркие цвета как будто пробивались сквозь густые слои времени, прежде чем добраться до нас. Это зрелище вызывало восторг, и я едва не забылся сладким сном. Я очень мало спал той ночью и действительно слегка задремал, когда автомобиль остановился возле здания, напоминавшего нечто среднее между замком крестоносца и мексиканским публичным домом. Я соскочил с подножки автомобиля и посмотрел на пять великолепных этажей отеля. Профессора Квелча позабавило мое удивление.

— Именно это мы бы увидели, если бы мавры завоевали Трун[351], - прошептал он.

Смысл его замечания стал мне ясен только двадцать лет спустя, когда я посетил Шотландию. У британцев сохранилась привычка использовать местный стиль и превращать его во что-то веселое и легкое. В прохладных коридорах отеля пахло воском и жасмином, стволы пальм были отполированы до неестественного блеска, в тон с темным деревом и турецкими мозаиками в холле. Нас приветствовал управляющий, грек с французским именем. В наше распоряжение был предоставлен целый этаж отеля. Рождественские каникулы уже начались, и многие постояльцы путешествовали по стране или посещали родственников в Англии. Богатые египтяне и британцы проводили в Александрии лето, но в прохладные месяцы перебирались в Каир. У меня в голове не задержалось название заведения, но, кажется, его дали в честь какого-то английского лорда; возможно, это был отель «Черчилль».

Из окон просторных комнат открывался вид на отвесные скалы и гавань, а там (на случай, если вы немного побаивались этой страны или ее уроженцев) глаз радовало успокоительное зрелище: на мачтах полудюжины современных военных кораблей развевались британские флаги, а мимо время от времени проезжали хорошо обученные и дисциплинированные представители египетской конной полиции, в солидной синей или алой форме, в красных фесках или кепи. Они скакали на чудесных сирийских «арабах» по широким улицам, и их суровая мужественность резко контрастировала с обличьем тех неуловимых белых призраков, блуждавших в тенях и иногда останавливавшихся, чтобы пошептаться друг с другом или обратиться к какому-нибудь смущенному туристу, у которого уже возникли затруднения с «Бедекером» или «Гид блю»[352]. Многие из них носили строгие фески, кремовые джеллабы и красные туфли официальных гидов, большие бронзовые диски на шеях свидетельствовали о законности их притязаний. Самозваные драгоманы[353] ежедневно рассчитывали на то, что смогут втереться в компанию богатых американцев, жаждущих неведомой романтики. Небольшие группы детей, часто одетых в тряпье и страдавших от болезней, носились по пляжам и садам, избегая встреч с полицейскими, и преследовали все экипажи, в которых ехали европейцы или состоятельные египтянине. Местные полицейские решительными жестами регулировали движение, при этом не забывая добродушно улыбаться. Здесь царила обычная суматоха современного космополитического портового города. Я возвратился к цивилизации!

Обставленные в вездесущем индийском колониальном стиле, мои комнаты не соединялись с комнатами Эсме. Уладить вопрос с распределением ключей у стойки администратора, не вызвав подозрений, было нельзя. Эсме разделила номер в южной части отеля с миссис Корнелиус, и я очень обрадовался тому, что нам предстояло остаться в Александрии только на одну ночь, прежде чем мы займем заказанные места на каирском экспрессе. Я также обрадовался тому, что мне не придется жить в одном номере с Вольфом Симэном и моим соседом по комнате на следующие тридцать часов станет Малкольм Квелч. Я с нетерпением ждал продолжения общения. Капитан Квелч, кажется, не ошибался, когда с энтузиазмом рассказывал об учености Малкольма и его осведомленности о местных особенностях.