Великое восстановление наук, Разделение наук - Фрэнсис Бэкон

не рассекали и разрывали их, с тем чтобы никогда не допускать нарушения непрерывной связи между ними. В противном случае науки, отделенные одна от другой, становятся бесплодными, пустыми и ошибочными, не получая питания и поддержки от их общего родника. Так, оратор Цицерон жалуется на то, что Сократ и его школа впервые отделили философию от риторики и это превратило риторику в пустую болтовню[240]. Подобным же образом известно, что положение Коперника о вращении земли (распространенное и в наше время), поскольку оно не противоречит тому, что мы наблюдаем, нельзя опровергнуть исходя из астрономических принципов, однако же это можно сделать исходя из правильно примененных принципов естественной философии. Наконец, искусство медицины, оторванное от естественной философии, не намного превосходит практику знахарей. Установив этот принцип, перейдем к учению о человеке. Оно состоит из двух частей. Одна из них рассматривает человека, как такового, вторая — в его отношении к обществу. Первую из них мы называем философией человека, вторую — гражданской философией. Философия человека складывается из частей, соответствующих тем частям, из которых состоит сам человек, а именно из наук, изучающих тело, и наук, изучающих душу. Но прежде чем продолжать рассмотрение отдельных частей этого деления, учредим единую общую науку о природе или состоянии (status) человека, ибо этот предмет достоин того, чтобы быть выделенным в отдельную, независимую от других науку. Она касается тех вещей, которые являются общими как для тела, так и для души. Со своей стороны эта наука о природе и состоянии человека может быть разделена на две части, из которых одна должна заниматься цельной природой человека, а другая — самой связью души и тела; первую мы назовем учением о личности человека, вторую — учением о связи души и тела. Ясно, что все эти вопросы, представляя собой нечто общее и смешанное, не могут быть сведены к упомянутому делению на науки, изучающие тело, и науки, изучающие душу.

Учение о личности человека охватывает главным образом два предмета, а именно рассмотрение слабостей человеческого рода и его преимуществ и превосходств. Страдания и несчастья человечества не раз оплакивались многими писателями в прекрасных и великолепно написанных сочинениях, как философских, так и теологических, чтение которых столь же приятно, сколь и назидательно.

Другая же наука, о преимуществах, еще заслуживает, как нам кажется, специальной разработки. Воздавая хвалы Гиерону, Пиндар удивительно изящно (как это ему присуще) говорит, что «он срывает вершины всех добродетелей»[241], Немалое значение для прославления величия и красоты человеческого духа могло бы иметь сочинение, в котором было бы собрано то, что схоласты называют крайностями, а Пиндар — вершинами человеческой природы. Главным источником для этого должна послужить сама история. Речь идет о крайних или высших ступенях совершенства, которых когда-либо могла самостоятельно достичь человеческая природа в той или иной духовной или телесной способности. Например, замечательная способность Цезаря, который, как говорят, одновременно мог диктовать пяти секретарям, или изумительная выучка древних риторов — Протагора, Горгия и философов — Каллисфена, Посидония, Карнеада, способных экспромтом произнести большую изящную речь на любую тему, защищая с одинаковым успехом противоположные тезисы, в немалой степени прославили могущество человеческого таланта. Другой пример, быть может, менее полезной, но еще более эффектной способности приводит Цицерон, говоря, что его учитель Архий «мог экспромтом произнести множество великолепных стихов на тему, о которой в тот момент шла речь»[242]. О величайших способностях человеческой памяти свидетельствует тот факт, что Кир или Сципион могли по именам назвать всех воинов своих многотысячных войск[243]. Не менее интеллектуальных велики и моральные достоинства человека. Изумительный пример стойкости являет нам знаменитая история об Анаксархе, который во время допроса и пыток откусил себе язык, чтобы не выдать тайны и выплюнул его в лицо тирана[244]. Не уступает ему в выдержке (хотя и проявившейся в обстоятельствах несравненно менее достойных) один бургундец, живший уже в нашу эпоху, — убийца герцога Оранского[245]. Его били железными прутьями и раздирали раскаленными клещами, но он не издал ни единого стона, а когда что-то случайно упало на голову одного из присутствующих, то этот шалопай, уже весь покрытый ожогами, среди страшных пыток даже расхохотался (хотя незадолго до этого плакал, когда ему обстригали его прекрасные волосы). Удивительную ясность духа и спокойствие в смертный час проявляло немало людей. Такое спокойствие проявил один центурион, о котором рассказывает Тацит. Когда воин, которому было приказано казнить его, крикнул ему, чтобы он сильнее вытянул шею, тот сказал: «Если бы ты сумел так же сильно ударить»[246]. А когда герцогу Саксонскому Иоганну, сидевшему за шахматной доской, принесли приказ о назначении на завтра его казни, то он, подозвав одного из присутствующих, сказал ему с улыбкой: «Посмотри-ка, разве не сильнее моя позиция в этой партии? А ведь он (указывая на своего партнера) после моей смерти станет хвастаться, что его позиция была лучше». Когда накануне казни нашего соотечественника Мора, канцлера Англии, к нему пришел цирюльник (посланный остричь его из боязни, что вид его с длинными ниспадающими волосами может вызвать сострадание у народа) и спросил его, не хочет ли тот остричься, тот отказался и, обращаясь к цирюльнику, сказал: «У меня с королем идет спор о моей голове, и, прежде чем он разрешится, я не стану на нее тратиться». И тот же Мор в самый момент казни, уже положив голову на роковую плаху, немного приподнялся и, отведя слегка свою отросшую бороду, сказал: «По крайней мере она-то не оскорбила короля». Но не будем заходить слишком далеко; достаточно ясно и так, к чему мы стремимся. Мы хотим, чтобы в какой-то одной книге были собраны все чудесные свойства человеческой природы, высшие проявления ее душевных и физических свойств и достоинств. Эта книга будет своего рода сводом триумфов человека. Здесь примером могут послужить сочинения Валерия Максима и Гая Плиния, их добросовестность и глубина суждения[247].

Учение о союзе или общей связи души и тела может быть разделено на две части. Подобно тому как союзники обмениваются между собой тем, чем они обладают, и оказывают друг другу взаимную помощь, так и это учение о союзе души и тела складывается из двух частей: описания того, каким образом эти две сущности (т. е. душа и тело) взаимно раскрывают друг друга и каким образом они взаимно воздействуют друг на друга с помощью знания (notitia), или указания и впечатления. Первая часть, т. е. описание того, что можно узнать о душе исходя из состояния тела и