Стеклянная женщина - Кэролайн Ли

Однако у меня ничего не вышло. В последнее мгновение я почувствовал, что опадаю внутри нее. Я скатился с нее и рухнул на пол.

У меня заныло под ложечкой. Анна отползла подальше и, дрожа, съежилась в углу. Она разбила губу, когда упала на пол. Теперь она провела по ней рукой и растерла кровь по рунам на полу, а потом мазнула окровавленным пальцем по моим губам.

Я отпрянул.

– Ты чудовище, – прошептала она.

Меня затошнило, и я сплюнул кровь и желчь. Я хотел попросить прощения, но разве можно было простить такое?

Весь день мы с Пьетюром просидели в baðstofa. Что нам было делать? Я не мог признаться ему в том, что сделал с нею; сказал только, что она и впрямь помешалась и вымазывает чердак собственной кровью. Пьетюр отвечал, что ее нужно отправить обратно в Тингведлир.

– Она не хромая лошадь, чтобы возвращать ее дяде.

– Верно, – холодно подтвердил Пьетюр. – От хромой лошади мы бы как раз легко отделались: перерезали бы ей горло да подвесили тушу в кладовке на зиму.

Никто из нас не улыбнулся.

Той ночью мне снилось, что я чудовище, что люди шепчутся обо мне, и меня прошибал холодный пот. Перед глазами у меня стояло лицо пабби, а в ушах отдавался его хохот и злобное шипение: «Жалкий червяк!»

Я проснулся рано; в глаза мне словно песку насыпали, но в голове прояснело. Я отопру чердак. Пускай себе сплетничают – я отправлю Анну обратно к ее дяде.

Однако, поднявшись наверх, я нашел дверь открытой, а комнату – опустевшей. Лишь руны, глубоко прорезанные в половицах, подтверждали, что Анна была здесь. Да еще в тусклом свете блестела крохотная стеклянная фигурка прелестной женщины, которую я когда-то подарил ей в знак своей любви.

Пьетюр клялся головой, что не знает, когда она исчезла, как сумела выбраться и куда могла уйти. Он оседлал Скальм и отправился в селение, а потом объездил близлежащие холмы, стараясь не привлекать к себе внимания.

Он искал ее два дня, но безуспешно.

– Может, она утонула, – сказал он, сделав большой глоток эля. – Хотела доплыть до какого-нибудь острова, и море забрало ее.

– Она не умеет плавать, – ответил я. – Она не настолько безрассудна.

– А жаль, – буркнул Пьетюр.

Он ел и пил так жадно, будто его вовсе не волновало, что моя жена как сквозь землю провалилась, и во мне крепло подозрение, что он знает о местонахождении Анны куда больше моего. Я совершенно точно запирал чердак. Я это помнил.

Прошло три дня, об Анне не было никаких вестей, и Пьетюр предложил сказать сельчанам, что ей стало хуже.

Катрин, разумеется, захотела увидеть ее.

Стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, я отвечал:

– Нам с Пьетюром обоим нездоровится. Мы боимся, что это оспа: у Анны ужасная сыпь. Ты можешь заразиться.

Катрин сжала губы. Я вспомнил, что у нее пропала дочь, и почувствовал укол совести.

– На. – Она сунула мне в руку пучок трав. – Завари их Анне, а для тебя и Пьетюра я соберу еще.

Еще две ночи спустя я вырыл могилу.

Стиккисхоульмюр, ноябрь 1686 года

Как только Роуса произносит это имя, ресницы Анны трепещут. У нее большие голубые глаза и пухлые губы – наверняка она хороша собой. Но щеки ее ввалились и покрыты слоем грязи, невидящие глаза блуждают. Она кашляет, и Роуса вздрагивает.

– Роуса, возьми ее за руку, – тяжело дыша, велит Пьетюр. – Мы отведем ее в землянку.

Но Роуса как к земле приросла, и голова ее идет кругом – весь мир будто выдернули у нее из-под ног, и теперь она повисла на краю зияющей бездны.

– Живо, Роуса! – злится Пьетюр.

Она мотает головой. Если она дотронется до этого, оно станет явью, воплотится в жизнь. Вот он, draugur из ее кошмарных снов, – существо, которое преследовало ее, которое стояло у нее в изголовье по ночам. Вот он, дух, который довел ее до помешательства; он высосет из нее душу и оставит пустую оболочку на съедение воронам.

– Она жива, – сердито говорит Пьетюр. – Поди сюда и помоги мне ее поднять.

Анна снова оседает, застонав от боли и едва не утащив Пьетюра за собой в сугроб, и это зрелище вырывает Роусу из оцепенения. Она бросается вперед, чтобы поддержать голову упавшей, и Пьетюр кладет руку Анны ей на плечи.

Роуса выдыхает, чтобы успокоиться, и старается думать только о том, что надо шаг за шагом идти вперед. В голове у нее полный сумбур. Как-то в Скаульхольте, когда она была еще девочкой, проезжий купец жонглировал луковицами на глазах у восхищенной толпы. Луковиц становилось все больше и больше, пока наконец, к восторгу детей, они не посыпались с неба прямо ему на голову. Роусе кажется, что еще один такой головокружительный поворот – и весь ее мир рухнет.

Она решается украдкой взглянуть на вымазанное грязью лицо Анны, темнеющее всего в нескольких дюймах и покрытое синяками. Анна, по-видимому, в полузабытьи; бледные веки лихорадочно трепещут, будто в судорожном припадке. И вдруг она сгибается пополам, обхватывает руками живот и с громким воплем снова падает наземь.

Чертыхаясь, Пьетюр пытается поднять ее, но она садится на корточки прямо в снегу и завывает.

– Она проклята! – вскрикивает Роуса. – В нее вселился дух… Дьявол!

– Ну и дура же ты, Роуса! – Поморщившись, Пьетюр снова поворачивается к Анне. – Вставай! – Тон его суров, но обращается он с ней мягко. Видя, что он не дает волю гневу, Роуса немного успокаивается.

Наконец Анна приходит в себя. Она позволяет Роусе и Пьетюру подхватить ее под руки, и они бредут дальше. Дважды с ней делается припадок, и она чуть было не падает, и дважды Пьетюр всевозможными уловками убеждает ее продолжать путь. Его истинные чувства выдают лишь стиснутые зубы. Роуса никогда не видела, чтобы он обходился с кем-то столь ласково, хоть и заметно, что он едва сдерживается.

Вдруг Роуса застывает на месте.

– Нужно идти в дом. Там тепло.

– Землянка ближе, – отзывается Пьетюр устало, будто увещевая капризного ребенка. – Там еда, эль и одеяла. Но нет, всяко лучше тащить Анну в дом, до которого целых двести шагов. Там она умрет с удобством, а мы подвесим ее в кладовке рядом с бараньими тушами, и пускай себе болтается, покуда снег не сойдет.

В горле у Анны что-то хрипит, и Роуса понимает, что это смешок.

– В землянку, – с трудом бормочет Анна.

Роуса кивает. Больше они не произносят ни слова.

Пьетюр расчищает дверь от снега, и они вваливаются в темную землянку. Он зажигает три сальных свечи, и, когда глаза Роусы привыкают к полумраку, она замечает, что комнатка обжита. Скамьи, два соломенных тюфяка. На столе стоят кувшины с элем, со стропил свисает вяленое мясо. Роуса даже замечает неоконченное вязанье.