Круг замкнулся - Наташа Кокорева

На границе слышимости зарокотала гортанная песня. Тепло струйкой свежего воздуха коснулось ресниц, просочилось в ноздри, согрело горло и полыхнуло в груди. Во рту горечью и кислинкой разлилась хвойная настойка.

Белянка закашлялась, проглотила вязкую жидкость и открыла глаза.

Вытянутое лицо Горлицы плавно покачивалось из стороны в сторону, тонкие губы бормотали незнакомое заклятие, сильные пальцы до боли сжимали виски.

– С-с-спасибо, – заикаясь, пробормотала Белянка.

Горлица допела – она никогда не прерывала работу на середине – и открыла глаза.

– Дышишь? Видишь? – бегло проверила пульс и только потом позволила себе короткую улыбку: – Хвала Лесу!

– Спасибо тебе, – уже увереннее повторила Белянка.

Ведунья строго нахмурилась:

– О чем ты думала, Белка!

– О чем я думала?! – опешила она. – Я спасала Стрелка!

– Больше так не делай, – покачала головой Горлица. – Не лезь на рожон. Ты же видела, что оберег не выдержал? – Она склонилась к самому уху и прошептала сквозь стиснутые зубы: – Никогда не показывай людям свою слабость. Никогда. Мы последняя надежда деревни. Поняла?

Белянка кивнула и облизала горькие от настойки губы. Одышка еще не отступила, и кожу покалывало иголками. Ощущение смерти медленно угасало, возвращая миру запахи, краски и звуки.

Позади Горлицы шумели деревенские.

– Кормить их?! Вот еще! – распинался Боровиков-старший. – Наши хозяюшки и без того целый день горбатились, столы накрывали, так теперь им еще полночи не спать?

Тощая Холщова сухо фыркнула:

– Помолчал бы, твоя матрона уж какой праздник палец о палец не ударит!

– А в чьих горшках готовили кашу? Из чьих мисок есть будут? – Боровиков упер руки в бока и расставил ноги пошире. – Уж сколько лет мы ничего не берем за нашу посуду, что бьют на большой поляне!

– Это вы-то ничего не берете?! – взвилась Холщова.

Белянка взволнованно дышала, собираясь с силами, и смотрела во все глаза. Только что скрылась за горизонтом ладья тетушки Мухомор, только что в деревню ворвались чужаки, чуть не убили Отца деревни, да и сама Белянка чудом осталась жива. А сельчане, добрые соседи, милые знакомые, родные – они грызлись из-за горшков, и мисок, и еды!

Стрелок трижды хлопнул в ладоши и оборвал гомон:

– Тихо.

Свара умолкла – только поблескивали в сумерках недовольные глаза.

– Вы не о том спорите, – все так же спокойно продолжил Стрелок. – Вопрос не в том, можем ли мы накормить рыцарей или нет – можем, наших припасов хватит, чтобы кормить их до конца весны. Вопрос в другом: нужно ли нам кормить их? И пока мы ничего не знаем, злить сотню вооруженных рыцарей – глупо.

– Пресмыкаться перед ними будем? – начал было Боровиков-старший. – Пусть Лес топчут грязными сапожищами? Оскорбляют нашу память? Наших предков? Нас?

Холщова шикнула:

– Не перечь Отцу!

– Мы не будем пресмыкаться, – принял на себя вызов Стрелок. – И оскорблений не стерпим. Но чему учит нас Лес? Чему учат наши предки? Жизнь продолжается. Жизнь продолжается всегда. И нет ничего выше жизни. И пока их мечи не просят нашей крови – мы подождем, посмотрим и оценим.

Боровиков пожевал нижнюю губу, попыхтел, теребя длинную рубаху и раздувая ноздри, но смолчал, отвел взгляд.

– Тетушка Пшеница, – повернулся к дородной хозяюшке Стрелок. – Ты отвечаешь за ужин для незваных гостей. Никаких излишеств, но и упрекнуть чтобы нас было не в чем. Помощниц бери сколько хочешь, но чтобы рыцари были сыты.

– Сделаем, Отец! – с готовностью кивнула она и по обыкновению засуетилась, затопотала, забормотала что-то себе под нос.

Боровиков все-таки сплюнул в сторону:

– А дальше что?

– А дальше покажет завтрашний день, – отрезал Стрелок. – В обиду деревню мы не дадим. Можете не сомневаться.

– Лес не оставит нас! – Горлица сжала ладонь Отца деревни и подняла их сцепленные руки к небу. – Да будет так!

– Да будет так! – отозвались сельчане.

За спорами незаметно стемнело. Разгорелись костры, широкие лавки заполнились людьми, загремели кружки, полные хмельным квасом и яблочным вином, – начались проводы тетушки Мухомор.

Белянка долго сидела в стороне, глядя на знакомую суету, а в голове звенела пустота. Мир казался крикливым, нелепым и надуманным. Слезы, страхи, ссоры, обычаи и привычки заполонили каждый миг, каждый шаг.

О чем она помнила там, за гранью, в безликом, бесцветном нигде?

Как хочется дышать.

Как хочется жить.

Просто жить. Другое за гранью неважно – долг, честь, горе и даже любовь. Мертвый никого не спасет, никому не поможет, никого не полюбит.

Если бы Горлица не вытащила ее, не влила бы в сердце щедрую порцию тепла, что изменилось бы в мире? Да ничего. Смастерили бы еще одну ладью, пропели бы песню, взгрустнули. И все.

А утром снова бы взошло солнце.

Белянка опустила глаза. Песок и сухие травинки налипли на темный от воды подол. В детстве тетушка Мухомор заругала бы за такую небрежность, но теперь никто не заругает – некому. Все-таки отпускать близких и оставаться при этом живой очень трудно. Куда труднее, чем просто перестать дышать. Но кто обещал, что будет легко?

Хлопнув ладонями по коленям, она решительно поднялась и отряхнула подол. Глубоко вдохнула запах речной тины, тушеного мяса и кваса, огляделась. По обычаю ритуальное угощение должны были разделить все, кто желает ушедшему легкой дороги, – так укрепляется грань у края живого. Белянка неторопливо подошла к столам, отыскала пустую кружку, плеснула вина, отломила краешек круглого хлеба, поднесла ко рту и прикусила – хрустнула подгорелая корочка.

Есть не хотелось.

– Как ты? – тепло и тревога сплелись в звуке родного голоса.

От неожиданности Белянка чуть не расплескала вино, осторожно поставила кружку и обернулась. Стрелок на мгновение замер, пристально глядя на нее – широкие в полумраке зрачки будто сдерживали внутренний огонь, но не обжигали, а согревали нежностью, – и вдруг подушечкой большого пальца он стряхнул с ее нижней губы крошку.

Щеки Белянки тут же вспыхнули, но глаз она не отвела – что-то неведомое дарило силы и смелость. Уголки рта вздрогнули в легкой улыбке, и Белянка выдохнула то слово, что пульсировало в груди с момента пробуждения:

– Жива.

– Жива, – неожиданно широко улыбнулся он, притянул к себе и невесомо поцеловал в правый висок.

Горячая игристая волна схлынула от макушки к пяткам, поднимая каждый волосок на теле, и самообладания едва хватило, чтобы не повиснуть у него на шее. Она отклонилась в кольце его рук, чтобы увидеть лицо.