«Отпуска нет на войне». Большая Игра «попаданца» - Сергей Бузинин

Дато чуть виновато улыбнулся, пожал плечами и, взяв коня под уздцы, неторопливо пошел вперед. Туда, где еще слышалась стрельба и где могла потребоваться их помощь.

К утру в руках защитников города осталось только здание ратуши. Старое, массивное, внушительное, как сама Британия, здание сквозь глазницы выбитых окон внимательно наблюдало за мельтешением врагов под своими стенами. Ночью она укрыла в себе всех, кто успел найти в ней прибежище, а теперь, ощетинившись штыками и ружейными стволами, терпеливо ожидала последнего штурма. Последнего, как для своих защитников, так и для нее.

11 марта 1900 года. Позиция диверсионного артиллерийского расчета под Мафекингом

– Все, – обреченно выдохнул вернувшийся из разведки рядовой, устало плюхаясь прямо на землю. – Нет больше города…

– Ты забыл добавить «сэр»! – привычно буркнул командир расчета, но никаких мер для наказания так и не предпринял. – Где ж все-то? Вон, стоит наш Мафекинг!

– Мафекинг стоит, – согласился разведчик, жадно глотая воду из потертой фляги. – Только не наш он уже. Куда ни глянь, везде буры: и в окопах, и в фортах. А в городе даже стрельба уже не слышна. Все, командир, нам возвращаться больше некуда.

– Че ж мы теперь делать-то будем, а? – чуть плаксиво спросил самый молодой из расчета боец и, спеша исправить оплошность, добавил: – Сэр! Господин сержант, сэр!

– Не знаю, – угрюмо бросил сержант и, не обращая внимания на озабоченный ропот рядовых, замолчал.

– А чего тут долго думать? – чуть презрительно хмыкнул капрал – давешний любитель «побахать». – Всего-то две возможности и осталось. Либо попытаться до своих дойти, либо сдаться. Так мы куда?

– Мне эта война уже во где сидит! – отбрасывая в сторону винтовку, чиркнул ладонью по горлу один из бойцов. – Сдаваться надо! – И как бы извиняясь за свое эмоциональное выступление, добавил уже чуть тише: – Один черт, до своих мы ни через саванну, ни через пустыню не дойдем, там все и сляжем…

– Кто еще так думает? – угрюмо буркнул сержант, обводя подчиненных тяжелым взглядом. – Да не бойтесь, ни наказывать, ни неволить никого не буду. Тут каждый сам решает. Кто за плен – бросай винтовку и отходи в сторону, кто за то, чтоб к своим пробираться, – вставай слева от меня.

На несколько минут, вселяя надежду в сердце старого служаки, в овраге воцарилась тишина. Он уже успел набрать в грудь воздуха для команды, когда на песок брякнулась первая винтовка, затем – вторая, третья, десятая.

Не дожидаясь, пока и капрал бросит оружие, сержант поднял с земли свою нехитрую амуницию и, не оглядываясь, зашагал вперед. Он успел пройти почти сотню ярдов, когда за спиной раздался шум шагов тяжелогруженого человека.

– Эй! Шепард! – хрипло окликнул его капрал. – Погоди, дальше вместе пойдем.

– Ты ж меня всегда ненавидел, а, Гибсон? – удивился сержант, глядя на приближающегося к нему сослуживца. – Чего ж тогда за мной следом поперся?

– А я и сейчас к тебе любви не питаю, – скривил губы капрал. – Вот только я, как и ты, Присягу давал. Опять же – побахать люблю, а кто ж мне в плену бахнуть-то даст?

– Ну, пошли, коли так, – недовольно фыркнул сержант. – Только если ты, как сейчас, плестись будешь, я тебя ждать не буду. Брошу подыхать к чертям собачьим.

– Ха! Напугал! – презрительно сплюнул Гибсон, но шаг прибавил. – Ты за собою следи, а я уж как-нибудь и сам справлюсь…

Через полтора месяца разъезд колониальной полиции, объезжавший границу Наталя, наткнулся на странную парочку в рванье, отдаленно напоминающем британские мундиры. Особенно поражал незнакомец с нашивками капрала.

Грязный, оборванный, заросший бородой и, скорее всего, вшивый. Еле передвигая ноги, он упрямо тянул за собой самодельные волокуши, с которых до земли свешивался рукав с сержантским шевроном. Не замечая застывших в трех футах всадников, он все шел и шептал:

– А чтоб сдохнуть, ты, Шепард, того даже думать не моги. Коль ты помрешь, кого ж я ненавидеть-то буду? Так что ты терпи, дружище, хоть из вредности, но терпи…

* * *

11 марта 1900 года. Мафекинг.

Площадь перед ратушей. Полдень

Де Ветт в очередной раз обвел внимательным взглядом готовые к финальному броску войска и перевел взгляд на городские часы ратуши – до срока истечения ультиматума оставалось меньше десяти минут. В том, что атака увенчается успехом и последний оплот британцев падет, он не усомнился ни на мгновенье. Вот только скольких еще жизней будет стоить победа?..

Часы гулко пробили полдень, и тяжеленные створки старинных дверей с жалобным, словно оплакивающим своих защитников скрипом распахнулись. Вслед за этим из мрачной темноты свода на залитую солнцем и кровью площадь вышел немолодой уже мужчина в кителе английского полковника. Некоторое время он молча стоял один, глядя в лазурное небо полными слез глазами. И лишь минутой позже, когда из ратуши, держа в руках свернутые знамена, вышли четверо солдат, полковник вынул из ножен саблю и, переломив ее, бросил обломки под ноги. Проводив угрюмым взглядом склоненные перед победителями флаги, офицер смахнул слезу и шагнул навстречу Де Ветту.

– Вы отважно сражались, господин полковник, – склонил голову в вежливом поклоне генерал. – И я рад, что вы приняли правильное решение и не допустили дальнейшего кровопролития.

– Если бы ратуша не была переполнена женщинами и детьми, черта с два бы я сдался, – скрипнул зубами Баден-Пауэлл и, глядя прямо в глаза визави, повторил: – Черта с два.

Арсенин, наблюдавший за этой сценой, уважительно качнул головой и отошел в сторону, туда, где непривычно молча сидели Дато и Николай.

А тем временем из ратуши на площадь, шатаясь от усталости и ран, выходили поверженные враги. Кто-то бросал оружие на землю, кто-то аккуратно составлял ненужные уже винтовки в пирамиды. Кто-то плакал, кто-то натянуто улыбался, но и для тех, и для других эта война уже закончилась.

Наблюдая за унылой вереницей пленных и откровенно веселящейся толпой буров, Всеслав вдруг подумал, что несмотря на обилие жертв с обеих сторон цена этой победы всего одна жизнь. Жизнь его друга. Внезапное осознание того, что подобная цена для него слишком велика, мгновенно поглотило те немногие искорки радости от окончания войны хотя бы на сегодня. Он не знал, сможет ли расплачиваться по подобным расценкам и впредь. И какую цену с него еще потребует эта, ненужная ему, война, он тоже не знал. И очень надеялся, что не узнает никогда.

15 марта 1900 года. Окрестности Претории

– А все же зря мы из Фолскстаадбурга до решения трибунала уехали, – хмуро пробурчал Паркер, нажевывая длиннющую соломинку. – Вот засудят без нас эти сэры мальчонку, как пить дать засудят.

– Ну, конечно, – Майлз, пытаясь заставить неугомонного Беса идти шагом, в очередной раз врезал коню промеж ушей. – Если б твое высокопревосходительство там ошивалось, все б как по маслу прошло. Ты пойми, олух, твое слово для господ из высокого трибунала значит не больше, чем снулой мухи жужжание. Захотят осудить – осудят, захотят – помилуют. А тебя с твоей рожей каторжной не то что в зал суда, на задворках конский помет убирать не пустят.