Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Официант принес кофе. Пока он переставлял его на стол, Зиберт рассуждал о молниеносном ударе, который скоро нанесет немецкая армия на Днепре, и о том, что очень скоро они с Лизой вот так же будут сидеть в ресторане «Астория», в Петербурге.

— Вы тогда покажете мне город, где родились, — предложил он, и это вполне соответствовало ее легенде. Отменный профессионал, Зиберт схватывал каждую мелочь и умел развить ее виртуозно. Когда официант отошел, Пауль вернулся к теме, которая волновала обоих. — Я зайду к вам еще пару раз, для отвода глаз, — продолжал он, — а потом мы вместе поедем к Кулишу. Я познакомлю вас с ним, представив как свою невесту. Дальше будем действовать по обстоятельствам. Я слышал, фрейлян, — проговорил он громче, так как мимо проходили офицеры-летчики, — вы даете фортепьянный концерт в резиденции гауляйтера? Это великолепно, я обязательно постараюсь раздобыть приглашение.

Зиберт проводил Лизу обратно в салон. Фрау Литвинская не появлялась. Девушки сказали Лизе, что она заперлась в кабинете и просила не беспокоить. Они слышали, как она плакала. Вечером Лиза снова репетировала у Кубе. Из-за срочной поездки гауляйтера в Борисов, где партизаны Савельева взорвали водонапорную башню, пятничный концерт перенесли на воскресенье.

Воспользовавшись паузой, Зиберт повез Лизу к Кулишу. Тот жил на отшибе, в одноэтажном домике, окруженном яблоневым садом. Поздние яблоки краснели на деревьях, хотя листва почти полностью пожухла и облетела. Провокатор оказался мужчиной средних лет, высоким, сутулым, с вечно красными от пьянки, бегающими глазками. Как и говорила Тоболевич, впечатление он производил неприятное, «очень скользкий тип». Но женщин любил. В Лизу он сразу впился взглядом, даже нос покраснел как морковка. Для него не имело значения, что Зиберт представил девушку, как свою невесту, Кулиша не смущали столь «незначительные детали». Для «прелестной фрейлян» у провокатора нашлись сметанка и весьма качественные сливки к кофе. Он также обещал достать свежевзбитый творог и кое-что еще, «очень вкусненькое». «Приезжайте, приезжайте, — прищелкивал он языком, провожая гостей и даже шепнул Лизе: — а желательно, одна. Не обижу».

Воскресный концерт у Кубе прошел с большим успехом. Сам гауляйтер сыграл несколько произведений Паганини на скрипке в качестве солиста, а потом выступил дуэтом с Лизой. Второе отделение полностью было посвящено Бетховену. Зиберт присутствовал на концерте, через своих друзей при штабе он достал билет, но к Лизе не подходил, преднамеренно держался в стороне. За фуршетом после концерта разговоры от музыки перешли к текущим делам и неожиданно выяснилось, кого на самом деле Кубе поджидает в Минске в самое ближайшее время. Оказалось — министра восточных оккупированных территорий рейха Альфреда Розенберга, собствен ной персоной.

— Он желает посмотреть, как мы осуществляем деятельность по онемечиванию местного населения, так сказать, на ариезацию. А заодно и узнать, сколько евреев у нас еще осталось. Не надо ли прислать эсэсовцев для доработки.

— Лучше бы он прислал их для ликвидации партизан, — вяло заметил Готтберг, потягивая шампанское.

— А вот с партизанами у нас покончено, Ханс, — деловито предупредил его Кубе. — И чтоб ни звука мне, ясно?

Скорый приезд Розенберга — это была бесценная информация для разведчиков. И узнали они ее из первых рук, от самого гауляйтера Белоруссии. Стало ясно, что время поджимает. В преддверии события, с Кулишом надо было кончать как можно скорее. По заданию Зиберта Лиза посетила предателя еще два раза. Едва сдерживая отвращение, принимала его ухаживания, а потом, когда он стал настаивать на любовном свидании, пригласила, якобы, к себе. На самом деле это была явочная квартира партизан, о которой Кулиш ничего не знал. Не подозревая о расправе, которая ждет его, он вошел в дом, где его встретили люди, посланные из лагеря Савельевым. В то же время на окраине Минска другая группа партизан перевернула вверх дном жилище Кулиша. Это было сделано для того, чтобы навести немецкую полицию на ложный след. Пусть заподозрят разборку между подельниками, ведь в гестапо ничуть не хуже, чем в партизанском лагере, было известно, что Кулиш — вор и спекулянт. Вот и получил от бывших сотоварищей. Не поделили денежки и сцепились. Не желая долго возиться с расследованием убийства провокатора, тело которого подбросили в уличную канаву, следователи полиции пришли к заключению, что нападение на дом Кулиша было совершено с целью ограбления, скорее всего там же его и прикончили, а потом просто вытащили на улицу, для отвода глаз. Такой оборот весьма устроил подпольщиков. Дышать стало легче.

Спустя неделю после расправы над Кулишом Вера Соболева сообщила Лизе, что на днях она должна прийти к профессору Никольскому, ее будет ждать там очень важный человек. Предполагалось, что профессор пришлет в салон к Литвинской заказ на букет, который надо будет доставить ему домой. Лизе следовало постараться сделать так, чтоб направили именно ее. Это оказалось не слишком легко.

Заказ Никольский прислал, и пани Литвинская сама кинулась составлять ему букет, так как оказалось, брала у профессора уроки русского языка. Полиглот Никольский говорил не только на всех основных европейских языках, он недурно знал польский, так как родился в Кракове и провел там все детство. Конечно, с пани Литвинской у профессора нашлось немало общих тем для беседы. Воодушевившись, пани Литвинская решила сама навестить профессора, что совершенно не входило в намерения подпольщиков. К счастью, перед тем, как пани уже собралась выезжать и даже заказала авто, в салон цветов приехал генерал Готтберг — мириться с обиженной возлюбленной. Они заперлись в кабинете Литвинской. И справедливо рассудив, что пани теперь совершенно точно не до букета, Лиза взяла и его и спокойно на заказанном Литвинской авто, и за ее счет, приехала к Никольскому.

Ее встретила Вера Соболева, которая как раз делала уборку в комнатах профессора, и проводила в кабинет. Петр Михайлович Никольский, русский дворянин и потомственный ученый не представлял себе жизни без научной работы. Даже в условиях оккупации, когда университет был закрыт, он занимался дома, пользуясь огромной библиотекой, которую получил в наследство от отца и весьма существенно дополнил. На вид Никольскому было лет шестьдесят, держался он прямо, по привычке то и дело проводил рукой по густой темной шевелюре с заметной проседью. Одет был в толстый серый свитер домашней вязки, поверх — цветастый, стеганый жилет. Внизу такие же стеганые штаны и валенки.

Когда Лиза вошла, профессор был не один. Рядом с ним в кабинете за столом, стоящим между деревянными стеллажами, заполненными книгами, сидела женщина. Она переворачивала перед профессором листы с печатным текстом, которые тот бегло просматривал. Женщина показалась Лизе знакомой, но она не могла вспомнить, где встречалась с ней. К тому же та сидела боком и половину лица закрывали огромные круглые очки в роговой оправе. В комнате еще присутствовала Вера Соболева. Она смахивала пыль со стеллажей. На Лизу как будто никто не обратил внимания.

— Милочка, как же можно так работать? — распекал профессор свою гостью, скорее всего, подумала Лиза, это была его аспирантка. — Когда вы приобретете для себя нормальную пишущую машинку? Что это за шрифт — прыгающий, с провалами. Как можно читать текст, напечатанный на такой машинке? К тому же везде кляксы. Милочка, но невозможно быть такой несобранной. Вы совершенно легкомысленны, не можете сосредоточиться на главном. Вот в этом параграфе вы опять повторяете то, что писали тремя страницами раньше. О чем вы только думаете? А вам что, позвольте спросить? — подняв голову, профессор увидел Лизу. — Вы от кого, позвольте спросить? Вы по морфологии заимствований?