Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов

Посоветовавшись с Реалем, Фуше и Талейраном, Бонапарт 10 марта отдал приказ незаметно вторгнуться на баденскую территорию и захватить герцога.

Вечером того же дня к Рейну через Страсбург был отправлен отряд, под командованием Орденера, с задачей окружить и занять замок Эттенхайм. Второй отряд, под командой Коленкура, выступил на другой день в Оффенбург. Коленкуру было поручено передать дипломатическую ноту баденскому двору. Ни тот, ни другой командир не знали задачи друг друга. Отряду Коленкура было поручено рассеять вооруженное формирование эмигрантов, находившееся в районе Оффенбурга, и потребовать выдачи известной интриганки, баронессы Рейх. Орденеру было приказано, в свою очередь, арестовать герцога Энгиенского и доставить его в Париж. Узнав, что баронесса уже арестована, а донесение полицейских агентов о существовании вооруженного отряда эмигрантов в Оффенбурге лишено всякого основания, оба генерала немедленно приступили к выполнению подробных инструкций первого консула относительно ареста герцога Энгиенского.

12 марта герцог был предупрежден об угрожавшей ему опасности, но он оказался не робкого десятка и отправил своего человека в Страсбург разузнать, насколько опасность действительно была велика. Проснувшись утром 15 числа, он убедился, что дом окружен французскими войсками.

Герцог сдался, не сопротивляясь, хотя у его кровати лежала пара заряженных пистолетов. В замке был произведен тщательный обыск и все бумаги конфискованы. Вечером герцог, со своими друзьями и домочадцами, был заточен в цитадель Страсбурга, а 20 марта его доставили в Венсенский замок.

Из донесений, полученных от Коленкура 17 марта, первый консул уже знал, что никакого Дюмурье на берегах Рейна и в помине не было, а в бумагах герцога, которые он прочитал лично 19 марта, не содержалось ничего предосудительного. Однако Бонапарт выудил из контекста две фразы, которые сами по себе, без привязки к конкретному тексту, могли послужить основанием для вынесения приговора о смертной казни. В одной из этих фраз герцог объявляет французский народ «своим жесточайшим врагом», а в другой сообщает, что за время «своего двухлетнего пребывания за границей ему удалось войти в контакт с французскими войсками, дислоцированными на Рейне» (то есть с армией Моро. — А. З.).

Бонапарт принимает роковое для себя решение — предать герцога военно-полевому суду. Главным обвинением против него должен был послужить тот факт, что он сражался против своего отечества. На суде предполагалось спросить у герцога, знал ли он о заговоре и подготовке покушения на жизнь первого консула и рассчитывал ли он выступить с вооруженным отрядом в Эльзас в случае, если бы такая попытка увенчалась успехом.

Военно-полевой суд представлял собой прообраз будущих сталинских «троек», когда человека можно было осудить за что угодно, лишь бы угодить настроению высших правительственных кругов. Военно-судебные комиссии, как их еще называли во Франции, были созданы по образцу безжалостных судилищ, созданных революцией и фактически не отмененных ни Директорией, ни Консулатом. Революционное постановление суда, объявлявшее каждого француза, который поднял оружие против отчизны, изменником, заслуживающим смертной казни, тоже не было отменено. Консульское правительство призвало к деятельности военно-судебные комиссии, поручив им решать дела по дезертирам, беглым конскриптам, заговорщикам и шпионам. Председателем суда был назначен генерал Гюлен, который быстро понял, что от него ожидают, и получил конфиденциальное приглашение представить судебный приговор непосредственно на рассмотрение первого консула.

Обе указанные выше фразы были включены в пункты допроса, который должен был вести Реаль. Если герцог Энгиенский старался побудить французские войска к измене республиканскому знамени, то, без сомнения, не требовалось никаких иных доказательств его участия в заговоре.

Гюлен, Савари и Реаль формально должны были решить участь герцога. Когда началось заседание суда, Реаль по какой-то причине отсутствовал, и пунктов допроса, так тщательно подготовленных главой государства, в наличии не оказалось. Председатель суда Гюлен при помощи записки, полученной от Мюрата, самостоятельно составил и довольно неудачно сформулировал пункты допроса. Члены суда намекали обвиняемому на необходимость быть осторожнее в ответах. Однако герцог совершенно искренне заявил, что получал пенсию от английского правительства, и что обращался к английским министрам с просьбой о принятии его на военную службу, что считает свое дело правым, и намеревался сражаться за таковое, собрав в Германии войска, в ряды которых принял бы эмигрантов и всех недовольных консульским правительством. Он добавил, что и раньше ему доводилось сражаться против Франции, но категорически отрицал все контакты с Дюмурье или Пишегрю и заявил о полнейшем неведении относительно подготовки покушения на жизнь первого консула. И хотя могила для герцога была выкопана еще утром, члены военно-полевого суда к протоколу, содержавшему пункты допроса и данные герцогом на них ответы, иронически позволили герцогу приложить просьбу о личном свидании с первым консулом. «Мое имя, положение в свете, образ мыслей и та ужасная ситуация, в которой я оказался, — написал он, — внушает мне надежду, что первый консул не откажется выполнить эту просьбу».

Но члены военно-судебной комиссии хорошо знали законы, в соответствии с которыми действовали такие чрезвычайные суды еще со времен Конвента. Однако у них не было под рукой формулировки приговора, выносимого французам, сражавшимся в неприятельских рядах. Поэтому они оставили в протоколе пробел, который намеревались заполнить позднее, и постановили, что «приговор, определенный законом», должен быть приведен в исполнение немедленно. Исполнив свою обязанность, члены суда занялись составленим прошения о помиловании к первому консулу, когда в зал вошел Савари и, узнав о вынесенном ими решении и о том, чем они сейчас занимаются, выхватил перо из рук Гюлена и, вскричав: «Остальное уже мое дело!» — поспешно вышел.

Пробило 2 часа ночи. Наступило 21 марта 1804 года. «Следуйте за мной, вам потребуется все ваше мужество», — сказал угрюмый тюремщик Гарель. Арестант спустился в ров; прошел по нему несколько шагов и завернул за угол. При свете факелов он увидел взвод солдат, выстроенный рядом с вырытой могилой. Когда адъютант принялся читать приговор, герцог на мгновенье содрогнулся и воскликнул: «Боже мой! За что же это?» — вскоре, однако, он овладел собой. Срезал с себя прядь волос, снял с пальца обручальное кольцо и попросил передать и то и другое своей жене — принцессе Шарлотте. В следующее мгновенье прогремел залп. Все было кончено.

Расстрел герцога Энгиенского наделал много шума в Европе. Однако только русский император Александр I, единственный из европейских монархов, осмелился протестовать против злодеяния. Он прервал дипломатические отношения с Францией и наложил при дворе траур, но вынужден был этим и ограничиться, так как ни одна европейская держава не пожелала присоединиться к нему, чтобы объявить войну первому консулу.

Одно время Наполеон прибегал к уловкам, стараясь доказать, что герцога расстреляли то по недоразумению, то возлагая всю ответственность на Талейрана, но затем оправдывал себя, ссылаясь на государственные соображения, и утверждал, что казнь герцога Энгиенского была актом самообороны. Как бы то ни было, смерть герцога повредила Наолеону в общественном мнении, а в политическом отношении не принесла ему ни малейшей пользы.