Терапия памяти - Марина Крамер

В тот день снимали натуру, вся группа была на окраине Питера, дул пронизывающий ветер, с неба постоянно что-то сыпалось – то ли дождь, то ли просто какая-то непонятная влага.

Марат Ринатович уже восседал на своем стуле под большим зонтом, укутанный еще и в непромокаемый дождевик с капюшоном.

Мать подошла к нему сзади, наклонилась и что-то сказала на ухо.

Марат Ринатович вздрогнул, потом взял мегафон и рявкнул:

– Перерыв пятнадцать минут! – потом повернулся к нам и, уничтожив меня взглядом, прошипел: – Идемте в трейлер.

В трейлере он сел к окну, закурил и уставился на мою мать.

– И что же вы хотите?

– Чтобы вы компенсировали моей дочери моральный ущерб.

– Да? И в какую сумму вы оцениваете этот ущерб?

– Миллион долларов!

Марат Ринатович поперхнулся табачным дымом.

– Что?! Вы, уважаемая, совсем сбрендили?

– Хорошо, допустим, я погорячилась, – сбавила обороты мать. – Сколько сейчас стоит недвижимость в Сочи?

– Откуда мне это знать?

– Хорошо, я узнаю. И вот эту сумму вы выплатите мне.

Марат Ринатович расхохотался, откинув голову и демонстрируя кадык, в который я очень захотела вцепиться зубами.

– А теперь я вам вот что скажу, уважаемая. Единственное, что я могу сделать, это не вышвырнуть вашу дочь из сериала до окончания сезона. Мне тут шлюхи не нужны.

– Что?! – задохнулась мать почти так же, как вчера.

– А вот то. Слушай сюда, старая дура, – зло прошипел он, наклонившись вперед. – Есть видеозапись, на которой твоя дочурка кувыркается в постели со взрослыми дядями, понятно? Только вякнешь – и ее за проституцию привлекут. Не устраивает мое предложение – метитесь отсюда к чертовой матери, ясно тебе?

Мать хватала ртом воздух, как выкинутая на сушу рыба, а я стремглав выбежала из трейлера и побежала куда глаза глядят, не обращая внимания на дождь и ветер.

В тот же день вечером я, стянув из материнской заначки ощутимую сумму денег, уехала в Кемерово к отцу.

Тот, конечно, опешил, но пустил в свою холостяцкую двушку, где сразу отвел мне маленькую комнатку с диваном и шкафом. Он же устроил меня в школу, и мне пришлось нагонять класс по учебе, благо со дня на день начинались каникулы, и времени свободного оказалось предостаточно.

Но главным было не это. Папа разрешил мне взять его фамилию и сменить имя – я выбрала имя бабушки специально, чтобы он не смог возразить. Так я из Ларисы Гражинской стала Региной Шелест, а когда меня спрашивали, не снималась ли я в сериале «Седьмой урок», отвечала, что нет.

Но с актерством завязать окончательно не получилось – аттестат мой оставлял желать лучшего, отличные отметки были только по литературе, русскому языку и истории, а потому выбора у меня не оставалось, и после одиннадцатого класса я решила ехать в Москву и поступать во ВГИК.

Курс набирал известный мастер, я готова была ужом вертеться на экзаменах, чтобы попасть к нему – и попала.

С того дня, когда я увидела в списке на зачисление свою фамилию – Регина Владиславовна Шелест – началась моя новая жизнь.

Аделина

Апофеозом сегодняшнего заполошного и очень странного дня стало явление в нашу клинику следователя, который вел дело Матвея.

Мне позвонили с проходной и спросили, можно ли пустить сотрудника прокуратуры, которому срочно нужен доктор Мажаров.

– Впустите, – распорядилась я, – и пусть его кто-нибудь проводит ко мне в кабинет.

Я позвонила в ординаторскую Матвею и попросила прийти ко мне.

– Что-то случилось?

– Да. К тебе идет следователь. Надеюсь, ты не хочешь принимать его в ординаторской?

– Я понял, сейчас приду, – коротко ответил муж и положил трубку.

Интересно, с чем следователь пожаловал? Из вчерашних криков прокурора я сумела вычленить несколько фраз, только подтверждавших мою догадку относительно личности потерпевшей. Наверняка какая-то свистушка не получила зачет и не была допущена к сессии – Матвей читал курс общей хирургии, без этого, конечно, ни о какой сессии речи нет.

Но как вообще можно придумать такую схему, как уголовное дело? Это ведь кто-то должен согласиться помочь, это же преступление и подлог.

Увы, я оказалась права. Следователь оказался довольно молодым парнем, он отчаянно краснел, заикался и тискал в руках кожаную папку, которая, видимо, призвана была придать его виду солидности.

– П-понимаете… моя девушка… я бы сразу все закрыл, честное слово!

Матвей молчал, повернувшись к следователю спиной и глядя в окно, а я представляла, что сейчас творится у него в душе.

– Молодой человек, вы хоть понимаете, что едва не сломали карьеру и жизнь уважаемому хирургу, спасшему столько народа, сколько вы разом вряд ли видели? – спросила я, еле сдерживаясь, чтобы не отобрать у следователя его пижонскую папку и не наподдать ею же по мягкому месту. – А хотите, я вашу карьеру спущу в унитаз одним телефонным звонком? Вы ведь знаете, что прокурор сейчас здесь, и дочь его оперировал Матвей Иванович?

– Аделина, прекрати, – попросил муж, но я уже вошла в раж:

– Прекратить? Так же, как этот юноша прекратил бы дело с такими обвинениями? Да его надо гнать из органов, пока не поздно! Он же ради выгоды такое нафабрикует – из тридцать седьмого года будут слышны завистливые рыдания!

– Я вам клянусь… – начал побелевший следователь. – Клянусь – никогда в жизни! Мне бы даже в голову такое не пришло… просто… понимаете, Люда, она… ну, в общем, я ее очень люблю…

– Знаете, молодой человек, буквально час назад в этом же кабинете я уже слышала историю любви. И вот она – не чета вашей, там человек свою жизнь поставил на кон, чтобы любимую девушку спасти. А вы попытались сломать чужую.

– Но ведь ничего… ничего же не произошло… я все уничтожу, честно…

Матвей вдруг развернулся и вышел из кабинета, мимоходом бросив на следователя тяжелый взгляд.

– Вы до сих пор не понимаете? – я смотрела на дверь, которую только что закрыл мой муж, и очень хотела, чтобы и этот молодой дуралей как можно скорее оказался вне стен моего кабинета, а я сама – рядом с Матвеем и, по возможности, в собственной квартире. – Ваша девушка толкнула вас на должностное преступление. Прокурор этого так не оставит, независимо от того, попрошу его об этом я или нет. Так кому в итоге вы сломали жизнь? Пока не поздно – уходите от нее, бегите. Во фразе «любить нельзя использовать» каждый ставит запятую там, где считает правильным. Так вот она поставила – после «нельзя».

Он смотрел на меня совершенно ошалелыми глазами, и мне стало на миг его жалко – парень запутался. Но незадолго до него в этом кабинете действительно прозвучала совсем другая история, в которой мужчина выглядел мужчиной, а не слабовольным слюнтяем.