Моя сестра Роза - Джастин Ларбалестьер

Почему Соджорнер не отвечает? Я что, перегнул? Может, не надо было упоминать поцелуй? Нам что, нужно делать вид, что мы не целовались? Она сама написала, что ей понравилось со мной танцевать. Это явно что‐то значит. Я не написал, что хочу снова ее поцеловать. Не написал, что не могу перестать о ней думать. Что я буду ходить в церковь каждое воскресенье, лишь бы быть рядом с ней. Что сейчас я мечтаю только об одном – снова ее поцеловать. Прижаться губами к ее губам, коснуться пальцами ее кожи…

«Да. Спокойной ночи, Че». Да, она тоже счастлива? Или да, она счастлива, что я счастлив, что она меня поцеловала? Или «да, я знаю, что ты счастлив, что я тебя поцеловала»? Последнее может означать все что угодно – например, что она надо мной смеется. Не думаю, что она надо мной смеется. Я выключаю телефон, ставлю его заряжаться, забираюсь в постель, закрываю глаза и засыпаю, мечтая о Соджорнер.

Проснувшись, я сразу же думаю о Соджорнер. Я включаю телефон, чтобы убедиться, что действительно получил от нее эти сообщения. Я их действительно получил. Роза уже спустилась на кухню и завтракает. Дэвид стоит у барной стойки с чашкой кофе в руках. Между ними лежит Розин планшет, и они увлеченно что‐то обсуждают. Что‐то компьютерное или математическое, в чем я в жизни не разберусь. Роза оборачивается ко мне и машет рукой, показывая ямочки, словно не она прошлой ночью сказала мне: «Я не буду никого убивать, если только не придумаю, как уйти от наказания».

– Репетитора по математике больше не будет, – говорит Роза. – Я же тебе говорила. – Она слезает со стула и обнимает меня. – Они на мели, – шепчет она.

Дэвид хмурится.

– С сегодняшнего дня у вас каникулы. В сентябре пойдете в местную школу.

Роза смотрит на меня, словно повторяя: «Я же тебе говорила».

– Если в сентябре мы еще будем здесь.

Дэвид бросает на нее быстрый взгляд.

– В какую школу вы меня отправите? – спросила Роза. – Сеймон говорит, в большинство здешних школ очень сложно попасть. Надо заранее подавать заявление.

Дэвид молчит.

– Я сегодня буду заниматься с Сеймон. Она уже гораздо лучше играет в шахматы.

– Разве она не в школе?

Роза качает головой.

– Она в частной школе. У них уже начались каникулы.

– Как раз поэтому, – поворачивается ко мне Дэвид, – мы и отменили ваши занятия с репетитором. У вас обоих уже давно не было каникул, и мы решили, что Роза будет рада провести лето с двойняшками.

– А Че будет рад днем и ночью колотить людей, – добавляет Роза, включая ямочки.

По пути в спортзал я пишу Джорджи, что мне нужно с ней поговорить. В Сиднее уже ночь, но она часто не спит допоздна. Соджорнер и Джейми сейчас в школе. Но я в любом случае не стану говорить с ними о Розе. Не хочу отпугнуть Соджорнер, а с Джейми я едва знаком. Я встаю на беговую дорожку. Роза не выходит у меня из головы, в мозгу без конца крутится одна мысль. Роза сдержала свои обещания. Она горда тем, что их сдержала. Но почему, когда она говорит, что никому не причинит вреда, мне кажется, что она имеет в виду ровно обратное? Я делаю растяжку и принимаюсь отрабатывать оборону. Выдаю череду неаккуратных быстрых ударов. Снова пишу Джорджи. До утра в Сиднее еще несколько часов.

Я звоню Лейлани. Ее автоответчик говорит вполне обычные для Лейлани слова: «Не оставляйте сообщение. Или оставьте, если хотите. Только не ждите, что я перезвоню. Голосовая почта? Да ладно! Вы серьезно?» Я вешаю трубку и пишу ей: «Можем поговорить? Это важно». Потом хорошенько встряхиваюсь. Я могу держать себя в руках. Я могу нормально тренироваться.

Телефон звонит. Это Лейлани.

– Что важно?

– Роза.

– Двойняшки так и не разговаривают друг с другом.

– Жаль.

– Приходи в Томпкинс-сквер-парк. Встретимся у шахмат. Я буду через пятнадцать минут.

– Увидимся, – говорю я, но Лейлани уже отключилась.

Когда я добираюсь до парка, Лейлани уже сидит на скамейке с планшетом в руках.

– Привет, – говорит она и убирает планшет в сумку. – Извини, что так вышло с Ронни. Она может быть противной. Жаль, что тебе тоже досталось.

Я сажусь рядом с ней. Она правда извинилась? Что ж, извинения приняты.

– Все в порядке.

– Твоя подружка тебя бросила? Выглядишь ужасно.

– Она мне не подружка.

– А-а. – Лейлани убирает волосы за ухо. – Она тебя отвергла. Облом, парень. Но ты не из ее лиги, сам понимаешь.

– У вас тут что, всех распределяют по лигам? Меня не предупредили.

– Ага. Всех записывают в лиги при рождении, а потом раз в полгода проверяют, насколько ты похорошел. В подростковом возрасте начинается активное движение из одной лиги в другую, потом все замирает лет примерно до сорока, потом человек медленно опускается до самой низкой лиги – ее еще называют смертью.

Она не смотрит на меня.

– Спасибо, что рассказала. Я счастлив, что жизнь в Австралии уберегла меня от этой системы.

– В Австралии она тоже есть, – говорит Лейлани. – Только там еще более древняя и жестокая традиция: тебе просто не говорят, что эта система существует.

– Как неприятно.

– Погоди, но ведь Австралия – это гигантская, набитая крокодилами, ядовитыми змеями и пауками комната страха. Зачем упрощать жизнь австралийцам?

Я подумываю, не пуститься ли в долгий рассказ о том, что австралийские змеи в действительности не так уж ядовиты. Но вместо этого говорю:

– Незачем.

– Ну так что? – спрашивает она, сложив руки поверх лежащей на коленях сумки.

– О чем ты?

– Ты хотел мне что‐то рассказать.

– Я думал, мы найдем более укромное место.

– Ко мне нельзя. Слишком… – Она не заканчивает фразу. – Давай пройдемся. Идем к реке. Не хочу сидеть.

С Лейлани сегодня что‐то не то. Она говорит громче, чем обычно. Не знает, куда деть руки. Все время трогает волосы.

Она вскакивает и уходит, прежде чем я успеваю сказать: «Конечно». Хорошо, что у меня длинные ноги, иначе пришлось бы за ней бежать.

– Говори, – командует она, поднимаясь на пешеходный мост над ФДР-драйв, ведущий к дорожке вдоль реки. Нас обгоняют две бегуньи. За одной из них трусит собака.

– Что с тобой? – спрашиваю я, вместо того чтобы заговорить о Розе.

Она прибавляет шаг и почти бежит.

– Почему ты думаешь… Чертова Ронни. – Она резко останавливается. Мне приходится вернуться на пару шагов назад. – Вот хрень, – бросает она. – Не хочу об этом говорить. – Она бьет себя по бедрам кулаками. – Не хочу ничего об этом знать. Черт!