На перекрестке - Ирина Быстрова

Но не радуется… Мужчина переживает из-за разрыва со мной. Мается, отказывается от такой сногсшибательной девицы… Мне должно быть лестно. Я прислушалась к себе — тишина. Мне все равно. Я вдруг почувствовала некоторую растерянность. Что же получается? Я не страдаю оттого, что Павел мне изменял. Я выгоняю его. Легко и непринужденно. Не испытываю никакой потребности выяснить все до конца. И мне абсолютно все равно, что он переживает в эти мгновения. Женщина может вести себя так только тогда, когда мужчина, о котором идет речь, ей совершенно безразличен. И сейчас безразличен — поэтому нет страдания, и всегда был безразличен — поэтому плевать на его головную боль.

Но как тогда получилось, что этот совсем не нужный мне мужчина был рядом со мной столько времени? На черта все это было нужно?

— Почему он меня игнорирует? — продолжала стенать Вика.

— По Пушкину, — пробормотала я.

— Что? — удивилась она.

— Классику читаешь? — усмехнулась я.

— Ну, так… — неопределенно ответила она.

— «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», — процитировала я.

— И что? — В глазах Вики застыло напряжение.

— Ты вешаешься на него, — терпеливо объяснила я, — значит, ты — легкая добыча. Вот он тебя и не ценит.

— А-а-а… — начала соображать Вика. — Значит, мне самой надо его вроде как не замечать, да?

Я пожала плечами.

— Я как-то не подумала, — продолжала Вика. — Здорово! Надо попробовать.

— Валяй, — улыбнулась я. — Все? Мы закончили?

— Ну да, — с некоторой запинкой ответила она. — Как бы закончили.

И отошла в сторону, пропуская меня. Я стала спускаться. Вика шла за мной.

— Он вам точно не нужен? — спросила она, когда мы вышли из подъезда.

Вот прилипла! Я молча взглянула на нее.

— Все, все, — замахала она руками, — я вам надоела. Все, я пошла. До свидания. — И она поскакала на своих танкетках по двору.

— Красивая. — Иринка подошла ко мне.

— Красивее меня? — глядя вслед Вике, спросила я.

— Мусик, — суровым голосом проговорила Иринка, — во-первых, нужно говорить не «красивее», а «краше». Во-вторых, ответ на твой вопрос: ха-ха-ха! — Она дернула собаку за поводок и потребовала: — Бренда, скажи свое веское слово.

Бренда задрала голову и завертела задом. «Ха-ха-ха! — говорил зад. — Какие такие Вики, когда наш мусик — самый красивый в мире!»

— Ну, тогда пошли домой, девчонки, — позвала я.

Дэвид Кертис молчал. А собственно, почему он должен отвечать на мои дурацкие вопросы?

— Не могу поверить, что ты его бросила! — Мама сокрушенно качала головой. — Как же так! — восклицала она, страдальчески кривя рот и всплескивая руками.

Вот оно и состоялось — объяснение с мамой. Мы сидели у меня дома, на кухне, и вели изматывающую дискуссию. Рано или поздно это должно было случиться. Все последние дни я постоянно думала о том, как бы преподнести новость о разрыве с Павлом родителям. Причем папина реакция меня беспокоила меньше, чем мамина. Папа, я знаю, спокойно выслушал бы меня и спросил бы: «Ты считаешь, что так тебе будет лучше?» — и вполне удовлетворился бы моим «да». Маме же этого было бы недостаточно. Ей подавай подробности. Все мы, женщины, такие. Но ведь и на самом деле, весь смысл — в деталях.

Так все и произошло. Мама принялась докапываться до самой сердцевины. И выяснила, что разрыв — моих рук дело. Что Павел бился за урегулирование ситуации, а я сделала, как говорит Иринка, «козью морду» и заявила: «Нет, нет, нет!» Впрочем, мама знала об этом еще до нашего с ней разговора. Откуда? Угадайте с трех раз.

Павел. Доложился. В очередной раз звонил ей по поводу переводов с немецкого (разбогател на швейцарских партнерах) и сообщил, что у нас не все гладко.

— И как он тебе это сказал? — спросила я, изрядно удивленная.

Одно дело, когда он плакался насчет Дэвида — это ведь так, мелочишка. Но сейчас речь шла о важном. Можно сказать, судьбоносном. И вот он ничтоже сумняшеся оповещает маму о наших делах.

— Ну… — задумалась мама, вспоминая, — у нас, говорит, с Катюшей проблемы…

— Вот так прямо и сказал? — усмехнулась я. — «Проблемы»?

— Послушай, ласточка моя, — ответила мама, — я точно не помню.

— Жаль. Это было бы интересно.

— Что именно? — спросила мама.

— То, какими словами он обозначил наши «проблемы».

— «Я, конечно, виноват», — добавил он, — продолжила вспоминать мама, — «но я готов вымаливать у нее прощение, а она, к сожалению, не идет на диалог».

— Почему это не иду? — возразила я. — Иду. Просто отвечаю не то, что он хочет услышать.

— Уперлась, как маленькая, — покачала головой мама. — Зачем?

— Мама, — вздохнула я, — он сказал тебе, что произошло?

— Нет.

— Вот видишь.

— Небось сходил налево? — предположила мама, наливая себе очередную порцию кофе.

— Сходил, — кивнула я.

— И что?

— Ты спрашиваешь «и что»? — Я изумленно воззрилась на нее.

— По-моему, — она пожала плечами, — для мужчины это более чем естественно.

— Да? — вскинулась я. — Папа что, тоже ходил налево?

— Ходил, — спокойно ответила мама, отпивая кофе.

— Что?! — Я остолбенела.

Папа?! Налево?!

— Про один раз точно знаю, — сообщила мама, слегка улыбаясь. — Ты тогда школу заканчивала…

— Мама! — перебила ее я.

— Что «мама»? — вздохнула она. — Это естественно, что бы там все ни говорили.

— И ты?..

— И я сделала вид, что ничего не знаю.

— Ради какого удовольствия?

— Ради тебя, конечно.

— А! — воскликнула я. — Вот видишь! У меня-то такой проблемы нет.

— У тебя такой проблемы нет, — согласилась мама. — Но все равно, не торопишься ли ты, дочь?

— Не тороплюсь, — буркнула я.

Нет, но папа! С ума сойти!

— В таких делах нужно все хорошенько обдумать, — посоветовала мама.

— В каких делах?

— Вы уже три года вместе и вдруг трах-бах! Ты все рушишь в мгновение…

— Мама! — Я смотрела на нее с изумлением. — Я рушу? О чем ты?

— Он — ошибся, а ты — рушишь. Он же готов извиниться.

— Он уже извинился.

— И что?

— И ничего. Мне его извинения неинтересны.