Морской конек - Джанис Парьят

я и сам мог в любой момент упасть и разбиться.

Его лошадь теперь была ближе – я почувствовал первый толчок, когда Генерал влетел в меня боком. Каким-то образом мне удалось усидеть в седле, но второй толчок едва меня из него не выбил.

Он в бешенстве, думал я. Он в самом настоящем бешенстве.

Внезапно мир закружился передо мной бесконечной ледяной каруселью. Я не знал, было ли это на самом деле, или я спал, плыл по воздуху в течение бесконечно растянутого момента, как если бы мы летели или падали. Короткое замедление, прыжок, галоп, рысь. Я открыл глаза. Я сжал поводья, дыхание стало прерывистым. Несмотря на холод, мое лицо и руки покрывал пот.

Леди почти остановилась.

– Ой… ой! – стонал я, вдавливаясь глубже в седло, пытаясь остановить ее.

Я спешился и рухнул на землю. Мои ноги стали воздухом. Запах земли был сладким и травянистым.

Только тогда я услышал позади себя ржание. Я обернулся.

Вдали, позади нас, беспокойно метался туда-сюда Генерал. Филип лежал на земле.

Я медленно подошел ближе. Я понял, что значил этот бесконечно растянутый миг в воздухе. Леди перепрыгнула канаву, а Генерал испугался, резко остановился и скинул своего всадника.

Он был еще жив, когда мы добрались до больницы.

Телефон я оставил на чердаке, не ловивший сигнал, разряженный, и стоял теперь у дороги, думая, попытаться ли найти ближайший фермерский дом, соседский коттедж. Или теперь мой путь лежит обратно в Винтеруэйл?

Хотя, конечно, оставить Филипа одного я не мог. Я никогда не умел адекватно реагировать на чрезвычайные обстоятельства. Когда я обнаружил, что Николас пропал, я сидел на веранде, оцепеневший.

Филип лежал на земле в нескольких метрах от меня, без сознания, его тело было изогнуто под неправильным углом. Где я читал, что людей со сломанными конечностями нельзя трогать? Или это относилось только к жертвам убийств и местам преступления? Я ходил вокруг него, смотрел, как поднимается и опадает его грудь, как по виску течет темная струйка.

Дикая, мрачная паника стремительно поднималась во мне.

Словно в ответ на мои безмолвные мольбы на узкой проселочной дороге появилась машина. Я замахал руками, призывая обратить на меня внимание. Автомобиль остановился, камни разлетелись из-под колес. Светловолосая пара средних лет была явно обеспокоена.

– Пожалуйста, – попросил я, – можно ваш телефон?

Лишь набирая номер, я понял, что мои пальцы дрожат.

– Экстренная помощь, какая служба вам нужна? Пожарные, полиция или «Скорая помощь»?

После этого посыпались бесчисленные вопросы: с какого номера я звоню? Где конкретно я нахожусь? С помощью супругов я кое-как ответил. Мне сообщили, что «Скорая помощь» уже выезжает, но попросили оставаться на связи.

– Сколько пострадавших?

– Один… два… нет, один, я не пострадал.

– Сколько лет пациенту?

– За шестьдесят… под семьдесят…

– Он дышит?

Да, он дышал.

– Кровь идет?

Да, из виска. Из открытой раны.

Не трогайте его. Постарайтесь согреть.

Женщина вытащила из машины одеяло для пикника, в красно-белую клетку, неприличное в своей жизнерадостности, и накрыла им Филипа. Мы зажали рану ее носовым платком – мера, жалкая своей неэффективностью. Мы ждали, как нам велели, каких-либо изменений в его состоянии, и мне казалось, что его дыхание становится чаще и поверхностнее.

Наконец приехали «Скорая помощь» и полиция. Медицинская бригада была небольшой – парамедик и ее помощница, – но работала слаженно. Филипа быстро осмотрели, прикрепили к его телу какие-то трубки, шею обернули шиной, потом бережно подняли его и положили на носилки. В последний раз я увидел знакомые очертания его профиля, его лоб, изгиб носа, рот – все это внезапно лишилось эмоций, оживлявших это лицо лишь несколько минут назад.

Прежде чем сесть в машину вслед за двумя хмурыми полицейскими, я кое-как поблагодарил супругов, попрощался с ними. Лишь когда мы уже уезжали, до меня дошло, что я не спросил их имена. Что я скажу Майре?

Майра.

И что станет с лошадьми?

– Мы об этом позаботимся, – сказал офицер, сидевший на пассажирском сиденье. Он был старше, чем седой водитель, его лицо было суровым и напряженным. Я не смог вспомнить номер ее телефона, но знал адрес. Пока он звонил, мы с водителем молчали. Когда он договорил, я спросил, едем ли мы к Майре.

– Пока нет, – сначала мы направлялись в больницу. Я тоже должен был пройти обследование. Мы ехали вслед за воющей каретой «Скорой помощи», держась на приличном расстоянии. Сколько раз в Лондоне я слышал этот вой, проклиная его внезапность среди ночи?

Офицер обернулся, посмотрел на меня. Как это произошло? В этих местах, сказал он, очень много пострадавших по время верховой езды.

Проехала машина, сказал я. Машина на большой скорости, испугавшая лошадей. Я не смог контролировать свою, и Филип попытался ее удержать.

Слова сами сорвались с языка.

Он хотел остановить мою лошадь.

В ближайшей больнице, в городе, в получасе езды, меня отвели в отделение скорой и неотложной помощи, где медсестра в аккуратной голубой униформе быстро и ловко осмотрела меня. Измерила мое кровяное давление, посветила в зрачки, задала мне несколько вопросов и заявила, что со мной все в порядке.

– Вы были шокированы, так что расслабьтесь.

Я поблагодарил ее и вышел, стал искать Майру.

Приемная была забита битком. Надрывно плакал ребенок, юноша зажимал рану окровавленным платком, пожилая дама отчаянно кашляла в носовой платок. Я налил себе воды из кулера и сел в углу. Спустя сорок минут я спросил у администратора, есть ли новости.

– Филип… Филип Темплтон.

– Боюсь, право информировать вас имеют только врач или старшая медсестра.

Я вышел на улицу. На подъездной дорожке стоял офицер полиции, с которым я сюда приехал, и курил.

– Она здесь, – сказал он мне. – Выехала, как только мы ей сообщили. – Он выдохнул клуб дыма и тумана. – Вам лучше вернуться в больницу.

Я дрожал, моя куртка мало защищала от холода. Стены больницы сияли сталью и стеклом. Вновь войдя, я стал искать медсестру, которая меня осматривала, но ее нигде не было видно. Белые бесконечные коридоры были яркими квадратами света.

– Нем…

Я обернулся. Майра. Ее лицо было белым, как снег, который я держал в руке этим утром. Я обнял ее, и она глухо прошептала мне в плечо:

– Он в коме.

Однажды вечером Николас объяснил, ради чего он в Дели.

– Ананда? – повторил я.

Стояла полночь, мы были в саду, сидели на плетеных стульях, стаканы с нашими напитками чуть запотели. Было начало июня, через несколько дней я собирался уехать домой на месяц. Гульмохары за воротами ярко алели, как костюмы