Святая тайна - Майкл Бирнс

Великий магистр заглянул в глаза трех своих рыцарей и у всех под легкой вуалью страха увидел решимость. Их братство будет жить до последнего вздоха.

Прочистив горло, де Моле вновь перевел взгляд на кардинала.

— Истина лишь в том, что жизнь мою должны забрать те, кому я так преданно служил. В том, что все сказанное здесь является ложью, а правдой — лишь то, что исходит из уст моих. Пред Господом и всеми свидетелями сей несправедливости, — он обвел взглядом толпу, — я признаю себя виновным в великом грехе. Однако не в том, который сфабриковали мои обвинители. — Де Моле вновь обратил взгляд на кардинала. — Виновен я лишь в позоре и бесчестье, в том, что под пытками и угрозами смерти признавал себя виновным в злодеяниях, кои предписывают ордену тамплиеров. Я заявляю, что благородные мужи, служившие церкви в деле защиты христианства, несправедливо оговорены. И посему считаю ниже своего достоинства бесчестить своих братьев, сея очередную ложь.

Изумленный дерзким опровержением, кардинал несколько долгих секунд безмолвствовал, прежде чем заявить:

— Огласив это данное под присягой признание, ты не оставляешь мне иного выбора, как требовать исполнения указа короля Филиппа: предать тебя огню!

Де Моле едва заметно улыбнулся. Вот наконец и финал.

Затем кардинал обратился к трем другим тамплиерам и огласил приговор. Всем — пожизненное заключение. Де Моле был шокирован, когда Гуго де Перо и Жоффруа де Гонвиль сознались во всех обвинениях.

Затем наступила очередь отвечать Жоффруа де Шарне.

Словно встрепенувшись от сна, де Шарне оскалил зубы и закричал:

— Я отвергаю все предъявленные обвинения! Бог свидетель, эта ложь на руку лишь надменному Папе и безнравственному королю. Единственный праведник сейчас здесь перед вами — это Жак де Моле. В битвах я всегда шел за ним, за ним и отправлюсь к Всевышнему!

— Ну, так будь по-твоему! — Кардинал задохнулся от гнева.

Жака де Моле и Жоффруа де Шарне перевезли на лодке на расположенный рядом Еврейский остров — здесь уже были сожжены заживо десятки тамплиеров.

Солнце садилось, и Париж окутывался тьмой.

Когда двух узников вели к столбам, черным от сгоревшей плоти, де Моле обернулся к брату-тамплиеру. За годы заточения и мук де Шарне превратился в тень того крепкого воина, которого он знал в Святой земле, но держался на удивление мужественно.

— Помните, что оставили мы в Иерусалиме, — наказал ему де Моле. — Ваша служба и жертва будут справедливо оценены Им. И день Его суда придет совсем скоро, Жоффруа. Вы совершили самый благородный поступок, на который только способен мужчина. Вы послужили Господу. Без сожалений оставьте это сокрушенное тело и не думайте о прошлом. Сегодня вечером ваша душа обретет свободу.

— Благослови вас Господь, Жак, — ответил де Шарне. — Я всегда считал своей честью служить тому же делу, что и вы.

Когда солдаты подтащили де Моле к столбу, он обратился к ним:

— Я уже неопасен вам, развяжите мне руки, чтобы я смог помолиться перед смертью.

С неохотой стражники перерезали веревки на запястьях старика, но притянули его туловище к столбу тяжелыми цепями. Наваленные вокруг де Моле дрова были из свежесрубленного дерева, а ветви с зелеными листьями: по особому распоряжению короля Филиппа еретику полагалось принять смерть на медленном огне.

Оглянувшись через плечо, де Моле в последний раз поблагодарил де Шарне, прикованного к столбу за его спиной. Как только занялся погребальный костер, заговорили колокола Нотр-Дама.

Жар пополз вверх по ногам магистра. Затем языки пламени стали поджаривать снизу его тело. Потом огонь усилился, тело магистра покрылась красными пузырями, а ноги почернели. Когда терпеть стало невмоготу, де Моле испустил мучительный крик — языки пламени лизали уже верх бедер. Он едва слышал крики де Шарне. Соединив руки, магистр воздел их к небу и завопил:

— Да падут муки мои на тех, кто неправедно осудил нас! Господь отомстит за нас и ввергнет этих людей в преисподнюю![57]

Огонь пожирал тело, но Жак де Моле чувствовал, как крепнет его дух.

Великого магистра тамплиеров поглотила тьма, а его плотские останки обратились в ослепительный факел на фоне ночного неба.

47

Рим

В халате и босиком Джованни Берсеи открыл входную дверь старого городского дома, окнами выходящего на парк виллы Боргезе с идеальными цветочными клумбами, и поднял со ступени доставленную утренней развозкой «Иль мессаджеро». Солнце лишь слегка подсвечивало густую синеву над соседними домами, и фонари, выстроившиеся вдоль улицы, все еще роняли на мостовые теплый желтый свет. Это было его самое любимое время суток.

Повернувшись, чтобы зайти обратно в дом, Берсеи помедлил, глядя на железные перила, выскочившие из крепления в стене фасада и свободно болтающиеся. Кармела уже три недели пилит его, чтобы он их закрепил. Прикрыв за собой дверь, Берсеи сразу прошел на кухню.

Кофейник, как всегда выставленный по таймеру, уже вскипел. Он налил себе кофе и устроился за столом, наслаждаясь тишиной. Обхватив обеими руками тяжелую фарфоровую чашку, Джованни не спеша потягивал черный кофе, смакуя густой аромат напитка. Разве есть в мире эликсир прекраснее большой чашки отличного кофе?

В эту ночь спалось ему плохо, в голове вертелись мысли об оссуарии, скелете и потрясающем символе, обнаруженном вместе с останками. Ему было совестно, он чувствовал себя уязвимым при одной мысли о том, что прикоснулся к физическим останкам Иисуса Христа, и искал объяснения этим ощущениям. Берсеи был настоящим католиком — верующим в самую яркую историю, когда-либо сложенную человечеством. Он ходил в церковь каждое воскресенье и часто молился. И вот сегодня утром в Ватикане, уже очень скоро, его попросят обосновать свои выводы. Но как, как объяснить то, чему он стал свидетелем в эти дни?

Берсеи поскреб серую щетину на подбородке, нацепил очки для чтения и взялся просматривать первую страницу утренней газеты. Заголовок внизу страницы гласил:

«Мусульмане и евреи в ярости от нашумевшего происшествия на Храмовой горе».

Он пропустил заметку и пролистал газету до раздела комиксов. Затем, спохватившись, вернулся к первой странице.

Статьи, раздувающие сенсации из незначительных политических проблем на Святой земле, были делом обычным, но Берсеи обратил внимание, что в последние несколько дней такие заголовки неизменно присутствовали в газетах. Наверное, разговор с Шарлоттой о древней Иудее, Понтии Пилате и распятиях заставил его отнестись к прессе более внимательно. На сопровождавшем статью фото израильские солдаты и полиция пытались сдержать разъяренную толпу протестующих у знаменитой Стены Плача — западной стены Храмовой горы.