Объясняя религию. Природа религиозного мышления - Паскаль Буайе

Представьте такую ситуацию: вы знаете (а), что у вас в кармане лежит купюра, и вы помните, что стащили ее из кошелька своего знакомого. Ситуация может вызывать определенные чувства (угрызения совести). Теперь давайте поменяем контекст. Вы взяли купюру из кошелька знакомого, но при этом помните (б), что он украл у вас деньги первым. Возможно, изменившийся контекст вызовет совершенно иную эмоциональную реакцию – смесь гораздо менее сильной вины, возмущения его поступком и частично утихшей обиды. А значит, ваши эмоции во многом производная тех данных, которыми представлена эта ситуация в вашем сознании. Но вот что главное: в обоих случаях вы считает испытываемую эмоцию единственно возможной в данных обстоятельствах. Незаинтересованный сторонний наблюдатель, узнав об (а), признает кражу постыдным поступком; а узнав об (а) в контексте (б), разделит ваш гнев и чувство восстановленной справедливости. По крайней мере из этого мы исходим и именно поэтому неизменно пытаемся объяснить свои поступки через изложение обстоятельств. Пожалуйся знакомый (в ситуации б) на ваш поступок, вы наверняка объяснили бы ему, что всего лишь отреагировали на то, что он сам нарушил этические нормы. Большинство семейных ссор – это продолжительные и обычно тщетные попытки «открыть ему / ей глаза», то есть показать, как это видите вы, и тем самым поделиться своими этическими суждениями. Попытки эти, как правило, проваливаются, но ожидания у нас сохраняются.

Мы интуитивно предполагаем, что, владея всеми релевантными данными о ситуации, субъект автоматически оценит и правильность или неправильность поступка. Под данными я, конечно, подразумеваю стратегические данные, поскольку все это относится к нашим системам логического вывода, отвечающим за социальное взаимодействие. Была ли купюра смятой, находится ли она в левом или правом кармане – эти сведения стратегического характера не носят, а значит, в данном мыслительном процессе не участвуют.

А теперь вспомним, что сверхъестественные сущности имплицитно воспринимаются как владеющие стратегической информацией во всей полноте. То есть человек, в сознании которого эти сущности присутствуют, представляя себе определенную ситуацию, склонен исходить из того, что они владеют всей стратегической информацией, всеми аспектами этой ситуации, релевантными для систем социального взаимодействия. В качестве иллюстрации возьмем все тот же пример с купюрой. В этом случае человек, у которого есть представление о боге или духе, скорее всего, не будет задаваться вопросом, знает ли бог / дух о том, что купюра смята. Скорее всего, он будет считать, что бог / дух знает, у кого сейчас купюра, знает, что она чужая, и знает, почему ее взяли.

Именно поэтому сверхъестественные сущности естественным образом связаны с этическими суждениями. Если у вас имеется представление о субъекте, владеющем всей стратегической информацией, довольно естественно считать собственные нравственные интуитивные установки идентичными взгляду на ситуацию того самого субъекта. Именно так работают на практике религиозные нравственные суждения. Для христиан, например, очевидно, что в ситуации (б) богу известны все релевантные факты, а значит, он знает, что кража (отчасти) оправдана. Но та же схема будет действовать повсюду. У квайо считается серьезным этическим проступком осквернение чужих усыпальниц, в частности произнесение в них запрещенных (абу) слов. Когда такое происходит, предки об этом знают, а значит, знают, что это предосудительный поступок. Нравственные интуитивные установки предполагают: если вы видите ситуацию в полном объеме без искажений, вы автоматически видите правомерность или неправомерность поступка. Религиозные понятия – это всего лишь понятия о субъектах, автоматически прозревающих всю ситуацию целиком.

Итак, представления о богах и духах становятся более релевантными из-за организации наших нравственных суждений, которые сами по себе не особенно требуют наличия сверхъестественных сущностей. Под релевантностью я подразумеваю, что эти мысленные образы, помещенные в данный нравственный контекст, легко представимы и порождают множество новых умозаключений. Например, большинство людей чувствуют вину, когда подозревают, что своими действиями нарушают этическую норму. То есть независимо от того, чем они себя оправдывают, интуиция подсказывает им, что субъект, владеющий всей полнотой информации, классифицирует поступок как неправомерный. Выражение этой интуитивной подсказки в виде «что думают предки о моем поступке» или «как Господь относится к тому, что я сделал» помогает уложить в сознании то, что в противном случае выглядит крайне расплывчатым. То есть в большинстве своем наши нравственные интуитивные установки ясны, но их происхождение от нас ускользает, поскольку скрыто в психических процессах, к которым мы не имеем осознанного доступа. Воспринимая эти интуитивные установки как чью-то точку зрения, нам проще понять, откуда они у нас берутся. Однако это требует наличия идеи субъекта, обладающего полнотой стратегической информации.

Возможно, именно этим объясняется, почему идея «заинтересованной стороны» гораздо шире распространена и гораздо активнее присутствует в действительном ходе человеческих мыслей, чем идея «законодателя» или «образца». Модель заинтересованной стороны – это предположение, что боги и духи владеют всей релевантной информацией о наших действиях, а значит, и этическими представлениями, которые подсказывает нам интуиция. Как я уже говорил в начале, мы знаем, что религиозные кодексы и примеры не могут в буквальном смысле служить источником нравственных представлений. Эти представления на редкость схожи и у людей с разными религиозными понятиями, и у людей, не имеющих таковых. Кроме того, эти представления сами по себе возникают у детей, которые при этом никак не связывают их со сверхъестественным. И наконец, даже у верующих мысли на тему нравственности определяются интуитивными установками, общими для остального человечества, а не кодексами и образцами.

Итак, подведем итог: психология нравственных суждений – то, как дети и взрослые представляют моральные аспекты поступка, – вполне объясняется эволюционным развитием нашего вида как сотрудничающего. Но тогда для этих рассуждений не требуется никаких особых понятий религиозных сущностей, особого кодекса, особых образцов для подражания. Однако, если у вас имеются понятия о сверхъестественных сущностях, обладающих стратегической информацией, возможность легко встроить их в нравственные рассуждения, которые в любом случае будут иметь место, делает эти сущности более релевантными и значимыми. В какой-то мере религиозные понятия паразитируют на нравственных интуитивных установках.

За время работы в Камеруне мне довелось слышать о сотнях несчастных случаев и подозрительных смертей, объяснявшихся, с точки зрения местных жителей, не чем иным, как происками колдунов. Такой-то упал с дерева, хотя всегда прекрасно лазил. У такой-то до сих пор нет детей, хотя она старается вовсю. Такой-то чуть не утонул в реке, потому что пирога перевернулась. Такому-то не повезло совсем, он попал под грузовик. В каждом случае мне говорили, что «здесь дело нечисто» – и «нечисто» в данном случае означало только одно: смерть или несчастный случай играет на руку некоторым людям, возможно обладающим тем самым загадочным органом под названием эвур. Кто именно эти колдуны и как они действуют – тайна, покрытая мраком.