Парк Горького - Мартин Круз Смит

Он поставил машину у железных ворот и дальше пошел пешком. За последнее время здесь не проезжало ни одной машины. Середина дороги заросла высокой прошлогодней травой. Почти из-под ног выскочила лиса, машинально мелькнула мысль о генеральских собаках, но в лесу, кроме шороха дождя, не раздалось ни звука.

Спустя десять минут он подошел к двухэтажному дому с крутой железной крышей. Он помнил, что по другую сторону круглой открытой лужайки к реке спускается длинная лестница, и там есть, по крайней мере была, лодочная пристань. Солидный участок реки огорожен сделанными из керосиновых бочек оранжевыми буями. Пристань была уставлена деревянными кадками с пионами. У бочонка со льдом орудовали двое адъютантов в белых куртках и белых перчатках. Во время вечеринок повсюду зажигались китайские фонарики — они висели над пристанью и светящейся цепочкой поднимались к небу вдоль лестницы. Их отражения качались в воде, словно привлеченные музыкой светящиеся морские существа.

Он оглядел дом. Перила крыльца покосились. Заржавевший садовый столик и пустой загон для кроликов заросли сорняками. Вокруг дома и лужайки, завершая картину полного запустения, вкривь и вкось стояли сосны и одичавшие вязы с высохшими и гниющими сучьями. Единственным признаком жизни была висящая у дома связка синих и темно-красных освежеванных кроличьих тушек.

На стук отозвалась пожилая женщина. Первое изумление сменилось злобным взглядом и ядовитой усмешкой вымазанного помадой ротика. Она вытерла руки о засаленный фартук.

— Вот уж кого не ждали, — произнесла она заплетающимся языком.

Аркадий вошел. Мебель закрыта чехлами. Серые от пыли занавески. Над камином написанный маслом портрет Сталина. В камине дымилась сырая зола. Высушенные сучья, бутылки с выцветшими бумажными цветами, пирамида со старой винтовкой Мосина и двумя карабинами.

— Где он? — спросил Аркадий.

Она кивком указала на библиотеку.

— Скажи ему, пусть больше платит, — громко сказала она. — И женщину в помощь, но сперва деньги.

Аркадий высвободил руку из ее пальцев и направился к двери под ведущей на второй этаж лестницей.

Генерал сидел у окна в плетеном кресле. Как и у Аркадия, у него было узкое красивое лицо, но кожа утратила мягкость и матовость, брови поседели и стали лохматыми, вместо волос белый пушок, обрамляющий лысину и виски с вздутыми венами. Фигуру скрывала широкая деревенская рубаха, простые штаны и большие, не по размеру, сапоги. В изжелта-бледных руках пустой деревянный мундштук.

Аркадий присел. В библиотеке два бюста — Сталина и самого генерала, оба отлиты из оболочек снарядов. На обитой красным фетром планке ряды орденов и медалей, в том числе два ордена Ленина. Фетр запылился, фотографии на стенах потускнели от грязи, пыль скопилась и в складках приколоченного к стене дивизионного знамени.

— Значит, приехал, — сказал генерал. Он сплюнул на пол, мимо фаянсовой посудины, заполненной почти до краев бурой мокротой. Взмахнул мундштуком. — Скажи этой суке, если хочет больше денег, пускай едет в город и зарабатывает своим горбом.

— Я приехал расспросить тебя насчет Менделя. Есть вещи, о которых я должен знать с полной определенностью.

— Он умер, это уж точно.

— Он получил орден Ленина за то, что убил каких-то немцев, прорвавшихся к Ленинграду. Вы с ним дружили.

— Это был не человек, а дерьмо. Вот почему он и попал в Министерство иностранных дел. Туда берут или жуликов, или всякое дерьмо, всегда так было. Такой же трус, как и ты. Нет, лучше тебя. Не совсем конченый. Теперь новые времена и дерьмо плывет по течению. Убирайся домой. Ступай нюхать свою сучку. Не развелся еще?

Аркадий взял у генерала мундштук и вставил сигарету. Одну взял в рот, прикурил обе и вернул мундштук. Генерал закашлялся.

— Я был в Москве на октябрьские праздники. Мог бы и навестить. У Белова время нашлось.

Аркадий разглядывал одну из потемневших фотографий. Не поймешь — люди на ней то ли танцуют, то ли висят. На другой — то ли свежевскопанный огород, то ли братская могила. Это было так давно, что он забыл.

— Это ты там?

— Нет, я здесь.

Генерал впервые повернулся лицом к Аркадию. От него мало что осталось. Кожа да кости. Темные когда-то глаза затянуты катарактой.

— Ты у меня тряпка, — сказал он. — Даже тошнит.

Аркадий поглядел на часы. Через несколько часов проснется девушка, а ему еще по пути надо купить поесть.

— Слыхал о новых танках? Пробовали похвастаться перед нами. Не танки, а долбаные жестянки. Все ваш Косыгин старается. Говорят, разрабатывали директора заводов. Директора! У одного есть ядерный реактор — давайте ставить атомные снаряды. Другой выпускает лимонад — поставили распылители отравляющих веществ. Еще один делает кондиционеры — установили кондиционер. Производишь туалеты — давай сиденья от унитазов. Одним словом, дерьмо еще более бесполезное, чем шикарный крейсер, будто нас этим удивишь! Нет, вы постройте такой танк, в котором нечему было бы ломаться, а если бы и сломалось, то чтобы можно было починить на ходу. Знаешь, как Микоян строил самолеты — хорошая бригада с одним умным человеком наверху. А нас заваливали никому не нужным дерьмом. Теперь-то все они стали добрыми. А у тебя все тот же дурацкий вид?

— Ага.

Старик переменил позу, почти не потревожив висящей на нем одежды.

— Ты бы уже мог быть генералом. Вон, парень Говорова командует всем Московским военным округом. С моей-то фамилией ты бы продвигался еще быстрее. Конечно, я знал, что для командования бронетанковыми войсками у тебя кишка тонка, но уж в разведке мог бы быть одной из больших шишек.

— А как насчет Менделя?

— Но тебе этого не дано. То ли семя плохое, то ли еще что, не знаю.

— Мендель стрелял в немцев?

— Тебя здесь не было десять лет, а ты расспрашиваешь о каком-то трусе, который давно в могиле.

На рубашку генерала свалился пепел. Аркадий наклонился и погасил огонек.

— Собак не стало, — сердито продолжал генерал. — Они бегали в поле и наткнулись на каких-то дураков, которые ехали на бульдозерах. Эти негодяи их застрелили! Колхозники, черт подери! Зачем им там бульдозеры? Да, весь мир… — он сжал маленький бледный кулачок. — Все идет прахом. Жуки навозные. Гниль. Слышишь, мухи!

Они замолчали, генерал повернулся, прислушиваясь к шуму дождя. Между второй и третьей рамами окна попала пчела, но она, давно окоченев, лежала на спине.

— Мендель умер. В постели. Он всегда говорил, что умрет в постели. Оказался прав. А теперь… — он сложил губы в подобие улыбки. — Меня хотят забрать в клинику, сын. Есть такая клиника в Риге. Высший класс, для героев ничего не жалко. Я думал, что ты из-за этого приехал. У меня рак, всего меня проел. Видишь, что от меня осталось. В клинике и облучение и прогревание, и меня туда приглашают. Но они меня там не увидят, потому что я знаю, что оттуда уже не вернусь. Я встречался со специалистами. И не поеду. Этой суке я не говорил. Она хотела бы, чтобы я поехал, потому что рассчитывает на мою пенсию. Ты тоже, да? Я вас за версту чую, как тех монахов, что наложили в штаны.