Пуанты для дождя - Марина Порошина

то као-мани придется перейти на нелегальное положение. Это «у нас» так умилило Надежду Петровну, что она едва не расцеловала врачиху, подумав, что вовсе она и не незаметная, а ужасно обаятельная, симпатичная, добрая и сопереживательная.

Поколебавшись, Александра вручила Павлу «тяжелую артиллерию» — справку о стерилизации кошки, потому что стерилизованная кошка не имеет смысла для питомника. Сказала, что сделала ее на работе, и справку можно показать, как последний аргумент, но обязательно забрать обратно. Павел поклялся, что ни в коем случае не подведет и только из его рук! Оставаться и ждать визита хозяйки Саша отказалась, сказав, что ей нельзя волноваться, а сцена может быть бурной, но чтобы ей потом сразу позвонили, потому что она все равно будет волноваться. Павел повез ее домой, а Надежда Петровна с Марусей остались ждать. Маруся выглядела все хуже, и если бы Надежда Петровна не знала про сироп, она бы решила, что кошке осталось жить считанные дни.

Хозяйка про сироп не знала. Поэтому, едва увидев свою потеряшку, она сперва потеряла заодно и дар речи, а потом разразилась разными словами, которых Надежда Петровна, вращаясь по преимуществу в интеллигентных кругах, не слышала уже давненько. Но она держалась молодцом, изображала из себя туповатую пенсионерку, да смерти напуганную угрозами и объявленной стоимостью найденного во дворе имущества, ныне сплошь покрытого лишаями. Прибывший на подмогу Павел с минуту послушал перепалку и сделал ход конем: сгреб отчаянно чешущуюся кошку в охапку и попытался сунуть в руки хозяйке, присовокупив — забирайте вашу дрянь шелудивую, она мне самому до смерти надоела, да и жить ей осталось всего ничего, пусть лучше у вас сдохнет, мы и так на стерилизацию потратились, так еще и хоронить ее, заразу. Услышав про стерилизацию, дама поперхнулась, кошку в руки взять отказалась, пригрозила милицией-судом-прокуратурой-карами небесными и покинула поле боя.

— …Ну вот! — закончила Надежда Петровна и снова отпила морса, у нее пересохло в горле от такого небывало длинного выступления. — Теперь давай за меня пить.

— Давай! — согласился Моцарт и начал было открывать шампанское. — Ты была права, нельзя Марусю отдавать, Тишка без нее чуть не помер.

— Погоди, — остановила его Надежда Петровна. — Я же не за них пить-то хочу, а за себя.

— Надюша, ты просто гений… — заново начал Моцарт, но она махнула рукой, останавливая.

— Расскажу сперва, потом откроешь, а то выдохнется.

После ухода разгневанной хозяйки Надежа Петровна хотела было пойти в ванну мыть Марусю, но у нее неожиданно так закружилась голова, что пришлось выпить таблетку и лечь. Перепугавшийся Пашка (мать на его памяти никогда не болела), укрыл ее одеялом и пошел мыть кошку сам. Через десять минут криков, Пашкиной ругани и кошачьего ора они оба вернулись в комнату, насквозь мокрые, злые и обессилевшие. Надежде Петровне стало лучше, но она хотела еще немного продлить этот редкий момент собственной беспомощности и Пашкиного беспокойства, а также по возможности использовать его в корыстных целях. Сын был необщителен и к разговорам на личные темы не склонен, но у Надежды Петровны в голове зародились некие версии, которые требовали немедленного подтверждения или опровержения.

— Па-аш… — слабым голосом позвала она. — Посиди со мной. Где ты ее взял, это Сашу?

— Я ей машину чинил на сервисе, вот и… — исчерпывающе пояснил сын.

— Хорошая какая женщина. И добрая, и понимающая. Повезло же кому-то.

— Мне повезло, мать, — сказал Павел. — Внучка у тебя будет. В январе, если все нормально.

… Надежда Петровна сидела, положив руки перед собой, как пианист, только что взявший последний аккорд блестяще исполненной симфонии. Глаза ее лучились. Она представляла, как все будет, когда исполнится придуманный Пашкой план: перед Новым годом они поженятся, можно было и раньше, но Саша хотела, чтоб именно под Новый год. А пока Павел сделает косметический ремонт в ее «однушке», и Надежда Петровна переедет туда, если согласится, конечно (конечно, согласится, еще бы!). У Саши еще сын-первоклассник, всем в ее однушке тесновато будет. А ей, Надежде Петровне, конечно, далековато, но зато на берегу пруда и лес рядом, как она и хотела. Восемнадцатый этаж, вид на город. И будет жить одна, сама себе хозяйка. Будет приезжать к ним, помогать водиться с внучкой. Или к ней будут привозить, там все же и озеро, и лес, детям свежий воздух нужен. Саша пусть побыстрее на работу выходит, вдвоем заработают и на море все поедут. И ее, Надежду Петровну, возьмут, ведь она же никогда моря не видела, а тут сразу на Средиземное! И они теперь без нее никуда, кто с лялькой-то сидеть будет? Они вечером на танцы, а она будет сидеть на балконе с видом на лес и озеро и караулить внучкин сон…

Только одно печалило ее в этой лучезарной картине обновленного мира — он, Моцарт. Ну ничего, она же первое время будет часто приходить к детям, и к нему тоже, они справятся. Но говорить о грустном сейчас не хотелось, поэтому она молчала и улыбалась.

Евгений Германович посмотрел на нее, вздохнул и тихо, без щелчка, открыл шампанское.

— Смотрите, правая рука — что это за знак?

— Легато!

— Совершенно верно, то есть все шесть звуков вы должны сыграть так, чтоб они перетекали один в другой. Попробуйте… Хорошо! И следующие четыре такта тоже — видите, какое длинное легато? Не отрывайте руку.

— А в левой не легато?

— До левой руки мы еще не добрались.

— Я добрался! Сам. Вот, смотрите… Только палец неудобно, тут даже моей руки не хватает.

— Очень хорошо! Здесь как раз первый палец нужно отрывать. Но давайте сперва по отдельности поиграем. А потом соединим.

— Не успеем к Новому году!

— Ничего страшного, успеем к Рождеству. И вообще — зима длинная. Играйте!

Зима длинная. Длинная зима. Лариса Борисовна встала и подошла к окну. В последнее время с ней такое часто случалось: какая-то фраза — и она словно выключалась из действительности, повторяла ее бесконечно и бессмысленно, не замечая ничего вокруг. Ее это пугало, но она ничего не могла с собой поделать. Наверное, все из-за тех таблеток, что прописал врач, но без них она пока совсем не сможет.

Моцарт сбился, начал заново, опять сбился, с досады перестал играть, оглянулся. Лариса Борисовна стояла у окна, опираясь на подоконник, но смотрела не во двор, где переливалась огнями большая елка, катались с горки дети и сновали туда-сюда собаки с людьми, пристегнутыми к поводкам. Она смотрела поверх, сквозь. Он знал этот взгляд. Потом иногда глаза ее наполнялись слезами, а иногда она просто что-то