Рыцаря заказывали? - Людмила Сурская

Уезжали спешно, почти бежали. Правда сделали всё по-умному. Забрав небольшое количество вещей на вокзал первой ушла Ада. Потом Юлия ей перенесла кое какие узлы. Одевали на себя по несколько платьев и в вокзальном туалете снимали их складывая в сумку и сдавали в камеру хранения. Женская хитрость и не знакомая ей до сего сила неслись по венам. Это был решительный рывок во спасение. Её гнало желание спасения. Она верила — оно будет. Хитрость удалась. Никто ничего не заметил. И только к приходу поезда пришла сама. Тряслись от страха до тех пор, пока состав не тронулся. Потом Ада уложила с трудом держащуюся на ногах мать спать. Поезд всё дальше уносил их от беды. Так они ушли. Она не знала ещё чем этот побег для неё кончится, но в нём было спасения и надежда. Находясь свободной она могла действовать и ему помочь, в лагерях — нет. Они, конечно, завтра хватятся её, после того, как выяснится, что она не пришла отмечаться и будут искать непременно возле родных и знакомых. А там, куда они едут их никому не придёт в голову пошарить. Они спасены. Костя умница всё правильно рассчитал. Она тоже у него умница, всё чётко и правильно проделала…

Отношения с теми людьми, к которым они сейчас ехали, завязались не обычно. Офицер заведя любовницу наплёл жене, что его держит на работе безвылазно командир. Та не долго думая и выбрав приёмный день отправилась с нахалом разбираться. Рутковский от кричащей и обвиняющей его чёрте в чём женщины мало что добился и понял. Отпустив её с миром и обещав разобраться, он так и сделал. На ковёр его! Ловелас во всём признался. Рутковский ввалил ему за дурь… И вот сейчас Юлия с Адусей ехали в ту семью.

Знакомые, к которым они всё-таки добрались, в бледной и похудевшей женщине, скорее напоминавшей сейчас беззащитную девочку, с трудом признали красавицу гордячку Юлию. Почти прозрачное лицо, сжатый рот и огромные тёмные глаза — это всё что от неё осталось. Несколько дней не выходили из дому. Проверялись. Но всю жизнь не отсидишься за забором, вышли на белый свет и они. В школу устроиться не удалось. Работала за копейки уборщицей, посудомойкой. Репетиторствовала за хлеб, овощи, молоко, а ещё стирала. В половине дома что они снимали с Адой стоял вечно пар, а двор был увешан белым бельём. Ада помогала ей его развешивать. Пальцы Юлии были содраны в кровь. Это от того, что приходилось тереть бельё на ребристой доске. Ада с болью смотрела на маленькую росточком маму таскавшую тюки с бельём или возившую зимой их на санках. Зимой, конечно, легче возить, но тяжелее сушить. Тяжело, но не в этом дело. Стерпит, если надо. Это она знает- если надо то, всё стерпишь. Дело в Кости… лишь бы вытерпел он. Ада не сидела сложа руки помогала сколько могла, но это были крохи…

Каждое утро открывая глаза удивлялась: "Я жива?! Значит, надо жить". Пролетая дни складывались в месяцы, те бежали в годы. Эти годы показались ей проклятой вечностью. Как и прежде дни тревог Юлия топила в работе, а ночью не в силах вытереть из головы страх за него рисующий страшные картины, не наскребя сил вынести муки неизвестности, пыталась находить искры жизни и надежду в счастье прошлого. Ведь голове всё равно, что представлять, полезнее хорошее. Она вспомнила неожиданное знакомство, маленькую свадьбу и Костю: большого, красивого, выглядевшего элегантно в своём военном наряде. Несмотря на недовольство родителей, предстоящие трудности и неясное будущее, она была безумно счастлива. Безумно верила в него и в силу его любви тоже. Сама она его обожала и любила до без памяти. С этим они жили. Это было основным их богатством. Вера друг в друга, надежда и любовь одна на двоих. Теперь вот жила без него, а как же… если это можно назвать жизнью. Руки двигались, ноги двигались… И всё же каждый божий день ждала чуда: вот откроется дверь, вот войдёт… Подхватит на руки Аду, прижмёт к груди её. Захлёбываясь слезами и боясь разбудить дочь, она поднялась и осторожно пробираясь в узких проходах прошла к окну. Глаза впились в ночную картинку. Осенний ветер безжалостно хлестал измученные борьбой деревья. Цель его понятна — сорвать последнюю листву. И тут злобно стуча и помогая ему, в стекло ударил дождь. Терпение лопнуло. При людях нельзя расслабляться, при дочери тоже… Её так трясло, что она схватилась за подоконник. Но отпустило. Тогда уткнувшись в стекло лбом и обхватив плечи руками, чтоб озноб не повторился, она молчком завыла: "Господи, дай нам обоим терпения". Совсем недавно передавала Косте посылку и слышала, как отказали женщине из очереди перед ней. Сказали коротко: "Повесился". У Юлии затряслись руки. "Всё, что угодно, только не это. Всё, что угодно, милый, но не смерть. Терпи, родной, терпи. Ради жизни, ради нас с Адой". Даже мысли такой допускать нельзя. Она дождётся и примет его любого, лишь бы вернулся к ней. Любого, лишь бы приехал, приполз, приковылял… А там уж она справится, отогреет его душу, растопит сердце, оживит тело, поставив на ноги. У неё хватит терпение и тепла.

Прошёл год. Поехали с очередной посылкой. Долго копались и не взяли. Юлию трясло. Губы не разжимались. Тот сжалился и сказал сам: "На этапе". Юлию отпустило. Спросила: "Куда? Суда-то ещё не было…" Тот пожал плечами и крикнул: "Следующий". Возвращались в тревоге. Аде ничего не сказала. Хватит с девочки и того что есть. Начался самый страшный период ожидания. Однажды пришло письмо с незнакомым подчерком. Дрожащими руками распечатала. В конверте лист от Кости. Он писал, что сорвали ночью и освобождая тюрьму для новых жильцов отправили по этапу. Он жив, здоров находится на лесоповале. Встретил там своего бывшего порученца, тот и отправил ему письмо. Муж просил её быть осторожной, письмо никому не показывать и сжечь. За него не волноваться, заниматься собой и Адой, ни в какие заварушки не лезть. Письмо до прихода Ады сожгла. А вот не волноваться не могла. И только Ада ушла на каникулы, она организовала поездку в Москву к сестре. Оставив дочь у неё нашла причину уехать. Записанный на клочке адрес гнал в дорогу. Вот она та минута! Обменяла облигации на деньги. Набрала продукты. Поехала. Как ехала не рассказать. Добралась почти не живая, но полная надежд и оптимизма. Нашла семью порученца, только тот поведал, что Рутковского здесь нет, месяц назад его перевели в другой лагерь. Перед глазами всё поплыло и Юлия хлопнулась в обморок. Очнулась на кровати. Вы-ла… Семья рассказала как через деревню гнали этап. Голодные, грязные и измождённые люди разместились здесь на отдых. Вот порученец и узнал Рутковского. Вынес еду, одежду. Поговорили. Юлии понятно почему муж не желал её появления тут. Не хотел, чтоб она видела его таким. Глупый, разве ей это важно. Ведь главное-то чтоб рядом. Плакала вопрошая высшие силы: за что такое испытание ему и ей? Задерживаться не стала. Оставила гостинцы, что везла мужу им, поблагодарила, попросила, если будут новости, известить её и заторопилась обратно. К Аде. Напомнив в Москве о себе Тимошенко, она забрав дочь вновь отправилась в Армавир. Именно там её будет искать муж. Писем ждала каждый божий день. Но их не было.

Костя шёл с заложенными за спину руками, угрюмо глядя в спину конвоиру. Он уже понимал, что теперь нельзя быть уверенным- ни в любви, ни в дружбе. Именно эта мысль причиняла ему боль. Но надежда на чудо в самой глубине сердца вопреки всему жила. Грохот шагов по коридору носился от стен к потолку. Его вели на очередной допрос. Он ненавидел этот большой кабинет, с широкими тёмными портьерами и надеялся на него. Половинка окна была открыта, и ветер шевелил ткань точно живую. Пожалуй, Костя был рад этому открытому окну. Страшно не хватало воздуха, хотелось дышать. Хоть глоток, два… Не иначе как решётка на окне даёт эффект заглушки. Ему неприятен был массивный стол с настольной лампой и толстой чёрной картонной папкой с надписью и номером. А ещё человек сидящий за этим столом… Должно быть он считал, что занят очень важным делом истязая здесь людей… Их бы опыт знания и сноровку, да на благо страны. Мутное время, мутные люди. Но неужели же это так и останется всё неизвестным? Должны же когда-то разобраться.