Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться - Шарон Бегли

В конце жизни Филипса посетил представитель Британского музея сэр Фредерик Мэдден. Он оказался в доме, помещения которого были заставлены большими ящиками с рукописями, книгами, документами и другими плодами долгих лет собирательства, где «каждую комнату во множестве заполняют бумаги, манускрипты, тома, хартии, свертки и тому подобное» — валяются «под ногами, громоздятся на столах, кроватях, стульях, на лестнице и прочем, и так в каждой комнате — штабели огромных ящиков до потолка». Посылая президенту Гарвардского университета Джареду Спарксу приглашение посетить Тирлстэйн-хаус, Филипс предупреждал, что «гостиная — единственная жилая комната, да еще три спальни для нас и наших друзей». Другому знакомому он писал, что «обедать негде, кроме как в комнате экономки!»

Как Филипс до этого дошел? Сам он писал около 1837 г. в предисловии к каталогу своей библиотеки, что его «подстрекнуло» к коллекционированию «чтение всевозможных описаний уничтожения ценных манускриптов». Его «главная страсть» — собирание крупнейшей в Англии, а возможно, и в мире частной коллекции литературных трудов, — была порождена «лицезрением безостановочного истребления» книг старьевщиками, для которых тексты как таковые не имели ни малейшего значения, важны были только инкрустации переплетов из золота и других драгоценных материалов.

Компульсия Филипса собирать другие произведения, такие как имущественные документы и хартии, также питалась гнетущей тревогой. Она проистекала, писал он, из его отчаяния при виде уничтожения документов «в лавках изготовителей клея и портных», которые извлекали из бумаги целлюлозное волокно. Судя по всему, Филипс был убежден, что, если бы не метался, как сумасшедший, по Европе, скупая все что можно, литературный мир постигла бы катастрофа, сравнимая с гибелью Александрийской библиотеки. Он называл свои манускрипты «безотказным утешением в любом несчастье». Трудно представить более откровенное признание, что книги помогали ему справляться с тревогой.

Третьей побудительной причиной компульсивного коллекционирования стало незаконное происхождение Филипса — чувство оторванности от своей среды могли компенсировать только книги. Неуверенность по поводу своей идентичности, отсутствие корней — удел многих незаконнорожденных — вылились в поглощенность вопросами происхождения и рода. Поэтому он собирал правоустанавливающие документы, церковные книги и надписи на надгробиях. «Его деятельность, по сути, была продуктом тревоги из-за собственного сомнительного прошлого», — утверждал Мюнстербергер.

Столетие спустя, рассмотрев случай Филипса с точки зрения психоаналитика, Мюнстербергер диагностировал у него «определенную навязчивость, порожденную, судя по всему, компульсивной поглощенностью предметом и, как все компульсивные действия, оформленную иррациональными импульсами». (Характеристика «иррациональный» представляется слишком безжалостной. Я бы выразилась мягче: Филипса душил вечный страх, что книга или документ будут утрачены либо уничтожены, если он их не купит.) Коллекции, подобные собранию Филипса, «служат мощным средством контроля тревоги или неуверенности, — писал Мюнстербергер. — Коллекционирование никоим образом не сводится к банальному получению удовольствия,.. [являясь] способом справиться с угрозой постоянно возвращающейся тревоги».

Мюнстербергер был не единственным, заметившим, что в основе поведения по крайней мере некоторых собирателей книг лежит тревога. Компульсивное приобретение книг «облегчает тревогу», писал в 1966 г. в Psychoanaalytic Quarterly Норман Вайнер. Однако, как и в случае большинства компульсивных действий, это временное облегчение: библиоман вынужден «пускаться в очередную погоню за выдающейся книгой, как только тревога возвращается». Страх Филипса, что без его вмешательства уникальные произведения будут утрачены для мира, очевидно, не излечили ни первая купленная книга, ни 150 000 последующих.

«Диванный психоанализ» — дело сомнительное, особенно если пациент сто лет как мертв, но подобраться ближе к изучению компульсивного приобретения книг невозможно. Это явление «по большей части, игнорировалось психоаналитиками», писал Вайнер. В последующие полвека почти ничего не изменилось. DSM никогда не считал библиоманию официально признанным заболеванием и не относил ее к проявлениям, скажем, обсессивно-компульсивного расстройства. Одна из отличительных характеристик ОКР — эгодистонность компульсии. Напротив, библиоман считает свою страсть гармоничнейшим проявлением своих самых сокровенных устремлений.

Несмотря на эту гармонию, Филипс с годами стал одержим мыслями о дальнейшей судьбе коллекции и безуспешно пытался убедить Британскую национальную библиотеку ее выкупить. Оскорбленный очевидным равнодушием мира к делу его жизни, он указал в завещании, что книги навсегда должны остаться в Тирлстэйн-хаусе, запретив продавать или дарить хотя бы один том. Канцлерский суд вынес вердикт, что исполнение последней воли Филипса невозможно, главным образом, потому что его денежное наследство не позволяло содержать коллекцию, и она рассеялась по национальным библиотекам, частным архивам и новым собраниям, таким как коллекция Дж. Пола Гетти и Генри Хантингтона. Потребовалось почти пятьдесят лет, чтобы распродать основную массу наследия Филипса, писал Николас Басбейнс в своей книге «Тихое безумие: библиофилы, библиоманы и вечная страсть к книгам» (A Gentle Madness: Bibliophiles, Bibliomanes, and the Eternal Passion for Books, 1995). В 1929 году 30 000 манускриптов, документов и томов все еще оставались в Тирлстэйн-хаусе, упакованные в ящики и коробки. Они распродавались, поштучно и крупными партиями, еще и в 1990-х гг.

То, что стало бременем для Филипса и его наследников, как и для следующих поколений библиоманов, обернулось благом для человечества. Многие сокровища были спасены от пропажи и уничтожения благодаря компульсивности и тревоге собирателей. И это не единственное свидетельство того, что компульсивное поведение может приносить добрые плоды.

Комедийная актриса Джоан Риверс скончалась летом 2014 г. Через несколько дней после ее смерти Стив Олсен, владелец манхэттенского кафе West Bank, где она выступала накануне диагностической процедуры, приведшей к остановке дыхания, говорил с репортером нью-йоркской газеты Daily News о невероятной энергии Риверс. Незадолго до этой беседы он спросил актрису, что заставляет ее в восемьдесят один год так много работать: частые выступления в качестве стендап-комика, реалити и ток-шоу, онлайновые программы, всевозможные «красные дорожки». «Она ответила, что это поддерживает в ней жизнь», — вспоминал Олсен. Как минимум две телесети включили в посмертные ретроспективы жизни и карьеры Риверс фрагмент одного и того же интервью, в ходе которого ее в сотый раз спросили, почему она никогда не переставала работать. Риверс достала старомодный, на пружинке, ежедневник, перелистала его на месяц вперед, где квадратики всех тридцати дней были пусты, и сказала с жаром — вот он, ее самый большой страх: что никто не пригласит ее выступать, поклонники ее забудут, и она умрет как профессионал, хотя еще способна дышать и мыслить. Поэтому она работала с компульсивностью новичка, штурмующего сцену.

Компульсивная потребность сделать что-то хорошее — пусть хотя бы заставить рассмеяться пару десятков поднабравшихся посетителей прокуренного клуба на Таймс-сквер — имеет не меньше источников, чем река в пору таяния снегов. Ее может питать счастье видеть плоды своего труда, как у молодого учителя, ученики которого стали первыми жителями африканской деревни, научившимися читать. Это может быть гордость композитора при виде восторженной публики на премьере оперы, торжество победителя, обошедшего всех соперников в спортивной, деловой или научной сфере. Если стремление творить добро выражается в волонтерстве или в выборе профессии, продиктованном желанием помогать другим, им может двигать чувство единения, принадлежности к кругу единомышленников, а также удовлетворение от того, что в вас видят «хорошего человека». «Думаю, продолжительность волонтерской деятельности напрямую зависит от того, видит ли ее участник существенные результаты своих усилий», — сказала Кэрол Сэнсон, заведующая кафедрой психологии Университета Юты, обучавшая участников общественных организаций в помощь больным СПИДом и проблемным школам. Наиболее самоотверженными благодетелями, примеры которых приводит Ларисса Макфаркуар в книге 2016 г. «Тонущие незнакомцы» (Strangers Drowning), владеет настолько мощное чувство долга (нередко религиозной природы), что они готовы рисковать жизнью, собственной и своих детей, чтобы помочь даже незнакомым людям, — например, усыновить двадцать детей или основать колонию для прокаженных в джунглях, кишащих пантерами.