Красная гиена - Вероника Эскаланте Льяка

забронировала номер в отеле «Гиллоу», можем встретиться там.

– Я проснулась с мыслями о судьбе. Задалась вопросом, являемся ли мы хозяевами своей судьбы или это просто выдумка? И пришла к выводу, что мы ни над чем не властны и ничего не строим. Нас формирует слишком много факторов: генетика, обстоятельства, здоровье, экономика, политика, природа, химия. Я подумала, что не могу выбрать других родителей, или унаследованные от них черты, или обстоятельства, которые привели меня в этот город… Но, возможно, могу узнать свои корни, узнать, кто я.

– Ты права, и мы выясним, кто ты и кем был твой отец.

– Как думаешь, что он собирался написать на незавершенной странице?

– «Это роман», – говорит Элена, рисуя пальцами кавычки. Неожиданно для самих себя обе смеются, напряжение спадает.

Женщины прощаются, и Элена заканчивает укладывать чемодан. Выйдя из комнаты, в коридоре она встречает Консуэло.

– Куда собралась?

– В Мехико.

– В Мехико? Зачем?

– Уладить одно дело, увидимся через несколько дней.

– Девочка, в гостинице полно работы.

Элена не отвечает. Она ускоряет шаг, и слова Консуэло повисают в воздухе.

Восемнадцатый фрагмент

Меня двое.

Два имени: одно придумано мной, другое – моими родителями.

Я писатель и сын Людоедки.

Отец Лусины и ненастоящий отец Андреса и Антонио.

Репортер криминальной хроники и брат убийцы.

Я часто задаюсь вопросом: кто я на самом деле? Убийца под маской писателя или наоборот? Кто реальная персона, а кто персонаж?

Слова «персона» и «персонаж» происходят от латинского persona, что означает и личность, и маску. Также есть слово personare – «оглашаться». Античные актеры закрывали лица масками, устроенными на манер рупора, чтобы голос звучал громче.

Люди «оглашаются» через свои маски. Личность существует, пока исполняет навязанную самой себе роль.

Я выступаю в роли двух персонажей. Один живет в Мехико, другой – в провинциальной гостинице. Круглогодичная аренда комнаты делает мое существование более реальным: как правило, в отелях о постояльцах забывают вслед за сменой постельного белья и полотенец – воспоминание рассеивается, стоит на него подуть.

Я постоялец из комнаты номер восемь.

В тот день, когда за Хулианом закрылась дверь Лекумберри, я решил сменить имя. Не хотел больше иметь ничего общего ни с Людоедкой, ни с убийцей Святых. Предпочел стать другим человеком.

Спустя три года после того, как Хулиана посадили, я начал писать для «Антологии» и придумал псевдоним: Игнасио Суарес Сервантес.

Как оказалось, смена имени – предприятие, требующее много времени: я решался два года.

Судьба свела меня с группой жуликов, подделывающих документы, у которых была своя мастерская на улице Санто-Доминго: я освещал в газете их арест. Они вышли через несколько месяцев, и с их помощью я изменил имя.

«Игнасио» – так Клара хотела назвать нашего сына. «Суарес» – из ее двойной фамилии. «Сервантес» – в честь автора «Дон Кихота», доброе предзнаменование для будущего писателя. Вот так я и выбрал себе новое имя, глупо.

Я легко к нему приспособился. Мне нравилось его произносить, ощущать во рту звучание слов.

Рамон по-прежнему звал меня Мануэлем, но в редакции все быстро привыкли благодаря текучке кадров: новым людям было проще называть меня Игнасио.

Директор газеты выразил удивление. «Ты только-только сделал себе имя в журналистике. Люди не будут знать, кто ты», – настаивал он.

«Вы знаете, – ответил я, – этого достаточно».

Перемены совпали с моей заметкой о смене пола одним американским солдатом; изменив личность, я чувствовал себя похожим образом.

Когда Хулиан убил Лупиту, меня переполнила ненависть к брату. Я укрылся у Клары, в комнате, где она жила. Клара любила поговорить – она рассказывала о своей жизни до нашей встречи, ее истории всегда начинались с «Помню, как…», а затем следовал рассказ. Я внимательно слушал, завидуя ее детству, примеряя на себя образы, которые помогали мне обрести душевный покой.

«Помню, как впервые села на велосипед, принадлежащий моему двоюродному брату. У нас в деревне женщинам не разрешалось ездить на велосипеде».

«Помню, как потеряла деньги на продукты, а отец погнался за мной с ремнем и не догнал: оказалось, я могу бегать очень быстро».

«Помню, как…»

Я наведался к Исабель, хотел извиниться, представить ей Клару, разделить с ней неизвестную мне доселе радость – быть с кем-то. Она приняла нас в той же комнате и сначала держалась боязливо, но потом обняла Клару, а затем и меня. «Он мне как еще один сын», – объяснила Исабель и погладила меня по щеке.

Мы с Кларой отпраздновали Рождество вместе. Она хотела поехать к родителям, познакомить меня с семьей. Я отказался, ее отец тоже был против: нельзя привести мужчину, если ты не замужем.

Мы поужинали за столом у нее в комнате, мне пришлось доплатить старухе, сдававшей жилье. Мужчинам сюда вход воспрещен, предупредила она при первой встрече, а после протянула руку и взяла двадцать песо. Арендная плата Клары выросла. Два арендатора обходятся дороже, чем один.

На ужин у нас был цыпленок, мы обменялись подарками. Клара светилась радостью, а я сидел с натянутой улыбкой, прикрывающей неуверенность и беспокойство за Хулиана, тревожное ожидание, ярость. Я предполагал, что через три месяца он найдет новую жертву.

После Рождества я написал еще пару заметок о Лупите; тогда я не думал менять имя и отшлифовывал свое. Убийства Хулиана мне в этом помогли.

В тот день, когда Клара сообщила мне о беременности, трамвай переехал ребенка. Декабрь подходил к концу, и я впал в состояние беспрерывной тревоги в ожидании очередного убийства. Мой брат не появлялся дома почти месяц. Мы с фотографом отправились на место несчастного случая. Мальчику было три года, и он вырвался из руки матери, пока они переходили дорогу. Женщина несла младенца и ничего не успела сделать, когда старший выдернул руку и побежал по улице.

Зеваки всегда возникают будто из воздуха. Собираются, чтобы засвидетельствовать смерть. Греки говорили: «Страшна смерть, но еще страшнее страх смерти». Смерть и дети не должны пересекаться. Это противоположности, антагонисты, антонимы.

Мать погибшего ребенка рыдала на коленях с единственной оставшейся дочерью на руках. Кто-то попытался поднять ее с земли, но она вырвалась. Фотограф рядом со мной опустил затвор фотоаппарата, навел фокус и нажал кнопку; его не занимало чужое горе – только мысли о ракурсе, освещении, завтрашней заметке. Зрители нахально смотрели в камеру и улыбались, как будто пришли на встречу с друзьями.

– У меня для тебя есть новость, – сообщила Клара в редакции, где мы шифровались, чтобы о нас никто не узнал: директор не одобрял романы между сотрудниками. Нам удалось поговорить только у