Территория тьмы - Видиадхар Сураджпрасад Найпол

Индия XVIII века была убогой. Она сама напрашивалась на завоевание. Но только не в глазах индийцев: до прихода британцев, скажет вам любой индиец, Индия была богатой страной и стояла на пороге промышленного скачка; а К. М. Мунши уверяет, будто в каждой деревне имелась школа. Толкование индийцами своей истории почти столь же тягостно, как сама эта история; и особенно тягостно видеть, как давнее убожество повторяется заново сегодня, как это получилось с созданием Пакистана и с пробуждением внутри самой Индией споров о языке, религии, кастовой системе и региональных различиях. Похоже, Индия никогда не перестанет нуждаться в арбитраже завоевателей. Народ, наделенный чувством истории, устраивал бы свои дела иначе. Но именно такое свойство и является прискорбным элементом всей индийской истории: это отсутствие роста и развития. Это история, единственный урок которой состоит в том, что жизнь продолжается. Здесь есть лишь цепочка начал, но нет конечного созидания.

Мы как будто читаем о земле, которую периодически опустошают нашествия леммингов или саранчи; мы как будто переходим от истории кораллового рифа, где каждое действие и каждая смерть есть фундамент, к удручающей хронике о бесконечной последовательности замков, выстроенных на бесплодном песке морского побережья.

Так Вудрафф описывает разницу между европейской историей и индийской историей. Он подобрал удачные сравнения. Только образ замка на песке не совсем точен. Прибой разрушает песочный замок, и от него не остается ни следа, а Индия — прежде всего страна развалин.

С юга к Дели подступают обширные руины, раскинувшиеся примерно на сто двадцать квадратных километров. Километрах в двадцати от современного города находятся развалины древнего города Туглакабада, обнесенного мощными стенами и давно покинутого из-за недостатка воды. Неподалеку от Агры стоит полностью сохранившийся город Фатехпур Сикри[63], покинутый по той же причине. («Зачем вам ехать в Фатехпур Сикри? — спрашивал агент бюро путешествий в фойе делийской гостиницы. — Там же ничего нет».) А вот послушайте, что рассказывает группе австралийских туристов гид возле Тадж-Махала: «И когда она умерла, он сказал: „Я больше не могу здесь жить“. И он отправился в Дели и выстроил там большой город». Индийцу, окруженному развалинами, это представляется достаточным объяснением созидания и упадка. Вчитайтесь в такие выписки из первых десяти страниц Пакистанского раздела (маршрут 1) из «Туристического справочника» Мюррея:

Татта сейчас маленький городок, но еще в 1739 году это был большой город с 60-тысячным населением… Самое примечательное зрелище в Татте — это большая мечеть площадью 18 на 27 м, со 100 куполами; ее строительство начал Шах Джахан в 1647 году, а закончил Аурангзеб, хотя теперь она сильно разрушена…

В 2,5 км к северу… находится гробница знаменитого Низамуддина… Некоторые считают, что она построена из обломков индуистского храма.

Экскурсия в Арору — некогда очень древний Алор (считается, что Алор, Уч и Хайдарабад были некогда тремя из множества Александрий)…. К северо-востоку от станции Рети тянется гребень руин… На 10 квадратных километров раскинулись руины Виджнота, являвшегося важным городом до мусульманского завоевания; теперь здесь ничего нет, кроме бесформенных обломков.

Мултан… весьма древний; считается, что он был столицей Малли, упоминавшейся в эпоху Александра… Храм, изначально находившийся здесь и стоявший посередине крепости, был разрушен Аурангзебом, а мечеть, возведенная на его месте, была полностью взорвана во время осады 1848 года.

Во время правления Шаха Бег Аргуна укрепления были перестроены, а крепость Алора, в 10 км отсюда, была разобрана на строительный материал.

Суккур, нас. 77 тысяч жителей, ранее славился торговлей жемчугом и золотым шитьем. Недавно здесь построена бисквитная фабрика.

Мечеть на месте храма: развалины на развалинах. Это на Севере. А на Юге есть великий город Виджаянагар. В начале XVI века он имел около 40 км в окружности. Сегодня, спустя четыреста лет после его окончательного разграбления, даже руины, оставшиеся от него, немногочисленны и рассредоточены, так что их поначалу едва замечаешь на фоне сюрреалистических коричневых скал, с которыми они как будто слились в одно целое. Окрестные деревни — полуразрушенные и пыльные; местные жители выглядят чахлыми и жалкими. И вдруг — великолепие: дорога от Кампли проходит прямо через несколько старинных зданий и выводит на главную улицу — очень широкую, очень длинную, до сих пор впечатляющую: с одного конца — каменная лестница, а с другого — высящийся гопурам[64]храма, оживленный скульптурами. До сих пор стоят нижние этажи каменных зданий с квадратными в основании колоннами; дверные проемы украшены резными изображениями танцоров со вскинутыми ногами. А внутри — наследники всего этого великолепия: мужчины, женщины и дети — тощие, как щепки, подвижные, как ящерицы среди камней.

Посреди грязной улицы сидел на корточках ребенок, а бесшерстная собака с розовой кожей дожидалась его испражнений. Ребенок — с большим пузом — привстал; собака принялась за еду. Снаружи храма два деревянных Джаггернаута[65]были украшены резными эротическими фигурами: занятые совокуплением и фелляцией пары — бесстрастные, стилизованные. Здесь я впервые столкнулся с индийской эротической скульптурой, на которую давно мечтал поглядеть; однако вслед за начальным возбуждением пришло уныние. Соитие как боль, творение как собственный распад; Шива, фаллическое божество, исполняет танец жизни и танец смерти: что за понятие он воплощает, и насколько оно индийское! Руины оказались обитаемыми. Среди зданий на главной улице стоял новенький выбеленный храм, над которым развевались стяги; а старый храм в конце улицы по-прежнему использовался, его по-прежнему отмечали чередующиеся вертикальные полосы белизны и ржавчины. На одной табличке, высотой около двух метров, приводился перечень цен на различные услуги. На другой табличке, такой же величины, излагалась история Виджаянагара: однажды, после того, как раджа помолился, прошел «золотой дождь»; вот что в Индии называется историей.

Дождь — не золотой — неожиданно пронесся над рекой Тунгабхадрой и пролился на город. Мы нашли укрытие на склоне, среди скал за главной улицей, под недостроенными воротами из грубого тесаного камня. Туда за нами последовал очень тощий человек. Он был закутан в тонкую белую простыню, пятнистую от капель дождя. Он приспустил эту простыню с груди, чтобы показать нам, что там у него только кожа да кости, и сделал такой жест, будто ест. Я никак не отреагировал. Он отвернулся. Потом он кашлянул — это был кашель больного человека. Посох выпал у него из руки и со стуком упал на каменный пол, по которому теперь уже струями стекала вода. Человек-скелет взобрался на каменную площадку, оставив посох лежать там, где он упал. Он удалился в угол между площадкой и стеной и больше не совершал никаких движений, не делал никаких попыток снова привлечь к себе внимание. Темные ворота стали обрамлением для света: дождь серой стеной лился на каменный город, напоминавший пагоду. На сером склоне, блестящем от влаги, виднелись следы добычи камня. Когда дождь прекратился, тот человек спустился вниз, подобрал свой мокрый посох, замотался в простыню и сделал вид, что уходит. Я уже успел превратить страх и омерзение в гнев и презрение; эта смесь саднила во мне, как рана. Я подошел к нему и дал ему немного денег. Как легко ощущать свою власть в Индии! Он, отрабатывая подачку, вывел нас на открытое место, подвел к размытому склону скалы и молча указал на здания. Вот холм-скала. Вот здания. Вот отметины от резцов пятисотлетней давности. Брошенный, незавершенный труд — как некоторые из скальных пещер в Эллоре, поныне сохранившиеся такими, какими их оставили рабочие в один давно минувший день.