Стальной волосок - Владислав Крапивин

— Так и посмотрите. Время все сглаживает и успокаивает. И объясняет… К тому же… давайте начистоту… вернетесь вы не скоро, не так ли?

Бриг «Артемида» не вернулся вообще.

Судьба его не совсем ясна. Известно, что он не успел к берегам Камчатки, чтобы принять участие в обороне Петропавловска, которая развернулась в августе. Когда «Артемида» появилась в Авачинской бухте, все было кончено: проигравшие битву англичане убрались прочь, зализывая раны и латая пробоины. Разгром был полный… Но было понятно и то, что в будущем году, когда британская эскадра появится здесь с возросшими во много раз силами, Петропавловску не выстоять. Военный комендант генерал-майор Замойко принял решение готовить порт и гарнизон к эвакуации в Николаевск-на-Амуре. Видимо, в этих обстоятельствах «Артемиде» там делать было нечего. Капитан принял решение (похоже, что опять на основе каких-то инструкций) идти в Ново-Архангельск, к Аляске, поскольку у него были какие-то обязательства перед Российско-Американской компанией. Возможно, бригу предстояло войти в число судов, занятых охраной российских поселений.

Но и на этот раз «Артемиде» не повезло. Нет официальных известий, но в ту пору промелькнули сообщения, что вблизи Ново-Архангельска на бриге случился пожар и судно сгорело на виду у других кораблей. Люди спаслись (по крайней мере, о жертвах ничего не говорилось).

Гарцунов объявился в России лишь через несколько лет. С Максаровыми он изредка переписывался, но не встречался. А с Григорием Булатовым, говорят, виделся однажды в Петербурге, но в те времена, когда герой нашей повести стал уже взрослым.

Мелькало в сообщениях о флотской жизни имя капитана первого ранга Дмитрия Невзорова. В семидесятых годах он служил в Севастополе и принимал участие в восстановлении Черноморского флота.

О других моряках брига Григорий Булатов ничего больше не слышал.

…Надо сказать, что судьба «Артемиды» была явно несчастливой. Никаких свершений и полезных дел на счету у брига не оказалось (возможно, поэтому его имя и не найти в судовых списках тех времен). Миссия на Кубу была чьей-то неудачной фантазией, рожденной среди не самых умных чиновников морского ведомства. Канал через Панамский перешеек был открыт лишь через шестьдесят лет и без всякого участия Российско-Американской компании, которая в то время уже не существовала, поскольку Аляску продали Америке. Никаких отношений между Россией и Кубой тогда завязать тоже не удалось…

Конечно же, немалым достижением в мореплавании было прохождение брига через коварный пролив Ривьер-Сале. Однако событие это осталось неизвестным географической науке, поскольку судовые журналы и документы сгорели при пожаре. А без письменных и заверенных свидетельств — кому какая вера?

Может быть, для науки что-то дали исследования планктона, которые проводил на бриге доктор? Но сам Петр Афанасьевич откровенно говорил, что это была «рутинная работа», которая в естествознании «не сделала погоды».

Возможно, и сами моряки были в чем-то виноваты? Будучи уже взрослым и заново перебирая события в Атлантике, Григорий Булатов признавался себе, что экипаж мог желать лучшего. Наспех подобранные матросы, не служившие раньше друг с другом офицеры… Ну, с матросов какой спрос, а командирский состав… Конечно, сам капитан, да еще пожилой штурман Иван Данилович Евдохов были деловыми и знающими людьми. А остальные… да, безусловно, храбрые и готовые к сражениям и штормам моряки, но их склонность спорить и рассуждать, когда необходимы немедленные решения… Недаром это свойство сослуживцев вызывало у капитана Гарцунова болезненную досаду…

Ну и все-таки, все-таки! Не будь такого плавания, никогда не оказались бы вместе два мальчика — из сибирского города Турени и с антильского острова Гваделупа. А то, что оказались — это уже полностью оправдывало и постройку брига, и его путешествие, и все затраты, и все трудности. Так, по крайней мере, считал Гриша Булатов — и в детские годы, и когда вырос…

Но об этом — потом. А пока — щелк! — перевернем картинку волшебного ящика назад и снова окажемся в Гаване.

Эти десять дней оказались самыми счастливыми в Гришином путешествии. Главное, что Павлушка был рядом. И были рядом хорошие друзья. А вокруг был чудесный белый город — с маяками и бастионами, с похожими на кружевные дворцы зданиями, с фонтанами, громадными цветами среди буйной зелени и густыми запахами тропического лета.

Синело море, звенели гитары, громадные перья пальмовых листьев устилали зеленой тенью мозаику тротуаров и мостовых. Солнце нагревало старинные пушки, по которым лазала ребятня — и светлая, и темнокожая. И Гриша с Полем (и Пако с Роситой Линдой, конечно) тоже лазали. А Петр Афанасьевич расставлял треногу лакированного сундука и махал перед объективом кожаной крышкой.

Кто знает, где теперь эти снимки? Кажется, даже Гриша не видел их, потому что, пока были вместе, доктор не управился с проявкой пластин…

Поль радовался жизни не меньше Гриши. И лишь один раз он насупился и глянул на всех тревожно. За старой площадью со старинным громадным собором (где, про слухам, лежал в саркофаге сам Кристофор Колумб), в узкой, как щель, прохладной улице они впятером зашли в лавку с антильскими сувенирами: веерами, вазами из раковин, светильниками из украшенных орнаментом тыкв, какими-то погремушками и масками. Да, масками… На одну из этих масок — с зубастым ртом и злыми вертикальными глазами — Поль посмотрел со страхом и отвращением:

— Матуба… — И, как в первые дни знакомства, боязливо вцепился в Гришин рукав.

— Пошли отсюда, — быстро и понятливо сказал Гриша. И они пошли. Но Поль не стал веселее. Оглядывался и ежился. Тогда… доктор вернулся в лавку и купил маску. Наверно, она стоила недешево, но они окраинными улицами отнесли ее на берег, стеклом Пако разожгли костер из сухих водорослей и щепок и торжественно обратили «Матубу» в пепел.

— Всё, — сказал доктор, отряхивая от пепла белые брюки. — Конец Матубе. Фин…

— Пур тужур, — добавил Гриша, что означало «навсегда».

— Пур тужур? — переспросил Павлушка недоверчиво, но и радостно.

— Да, — сказал Гриша твердое русское слово, которое уже было известно Павлушке.

На главных улицах и площадях Гаваны было замечательно, красиво, но и на окраинах было интересно: здесь пахло приключениями, пиратами и тайнами. Валялись в тени каменных белых заборов старые лодки, росли кактусы и остроконечные шипастые агавы, сушились на дворах сети, кривые лестницы и галереи перепутывались между домов и вели непонятно куда. У лодок сидели, открыв розовые пасти, клочкастые добродушные псы, махали ребятам хвостами. Рядом с псами безбоязненно дремали тощие разноцветные кошки. Гриша иногда гладил их, и они, выгибаясь, мяукали — совсем по-русски, как в Турени…

Переулки выводили на заваленный ракушечными глыбами берег. Зеленоватая вода Флоридского пролива набегала, растекалась, пузырилась между глыб. Откатывалась и оставляла всякую морскую мелочь: похожие на полупрозрачные крылышки плавники каких-то рыб, поплавки от сетей, крабьи клешни, маленькие морские звезды, пробки от анкерков… А если нырнуть, поплавать среди скал, можно было найти вещи и поинтересней. Мелкие причудливые ракушки, большие витые раковины — серые и колючие снаружи и нежно-розовые внутри, ветки кораллов, разбитый панцирь морской черепахи, изъеденный морской солью кремневый пистолет, пуговицы от старинных камзолов… И Гриша нырял и находил. И Павлушка вместе с ним — он, оказывается, плавал, как неутомимая рыбешка…