Живая земля - Андрей Рубанов

Второй выход оказался дырой в стене: пробитый кувалдой лаз, едва в метр высотой. С той стороны тянуло затхлым.

– Погоди, – прохрипел Глеб. – Как там Таня?

– Нормально.

– Не бросай ее. Она тебя любит.

– Я знаю, – сказал Денис.

Годунов выглядел неплохо, как настоящий турист из-под Купола, и не простой обыватель в поисках экзотики, а настоящий «старый добрый русский», в нем за тридцать метров угадывался ветеран искоренения, прибывший издалека, проинспектировать, что за новую жизнь построили новые люди в старой столице. Старческая худоба – когда дряблая, истончившаяся шея торчит из воротника рубахи – не портила легендарного писателя, как не портят воина отметины вражьих сабель. Сидел за столиком, на самом краю щербатого тротуара, жевал калач, отхлебывал из чашки топленые сливки. В темных очках отражалась тихая малоэтажная Тверская с ее историческими фасадами: гранит, кирпич, сплошной ряд мемориальных досок; для вящей сохранности все затянуто сверхпрочным, практически невидимым пластиком.

Обнялись. Денег у Дениса было мало, на Крестьянской Заставе пришлось выйти из троллейбуса и несколько километров пройти пешком; сейчас он с удовольствием опустился на стул и вытянул ноги.

– Как вам Москва?

– Хороша, – объявил Годунов. – Лучший город на свете. Только где все люди?

– Полдень, – объяснил Денис. – Взрослые работают. Школьники и студенты на учебе. Старики по домам сидят. Какие вам нужны люди? Бездельники и разложенцы выползут позже, часам к пяти.

– Значит, я похож на разложенца, – пробормотал писатель, оглядываясь.

Денис засмеялся:

– Нет. Разложенцы не сидят в уличных кафе. Чтобы не раздражать трудящихся своим видом. Вы похожи на туриста из-под Купола.

– Я и есть турист.

Денис улыбнулся:

– Какой же вы турист, Гарри? Вы – свой. Местный.

– Спасибо, друг, – сказал Годунов, заметно растроганный. – Приятно вернуться через пятнадцать лет и услышать, что тебя до сих пор считают своим…

– Я думал, вы остановитесь у меня.

– Это лишнее, – мягко возразил Годунов. – Мне дали хороший номер. А цветы какие тут у вас! Я себе сразу два букета купил, на окнах поставил… Красиво, вид на Кремль… И потом, ты живешь не один…

– Уже опять один, – сказал Денис.

– А твоя девушка?

– Переехала к себе. У нас с ней идейные разногласия.

– Хо! – Годунов засмеялся. – Звучит круто. Приятно знать, что у таких молодых людей уже бывают идейные разногласия.

– Звучит, может, и круто, – сказал Денис. – Но на самом деле – печальная история.

Писатель опять засмеялся.

– Ладно, это не мое дело. Милые бранятся – только тешатся. Лучше скажи вот что: у тебя есть адрес матери?

Денису принесли фирменного чаю, с дымком, в стакане с подстаканником, сбоку – профиль товарища Сталина; в последний год могущественный «Интурист» хорошо наловчился заманивать богатых иностранцев товарищем Сталиным; бренд «товарищ Сталин» отлично продавался; прапраправнуки тех, кого усатый товарищ сгноил и послал на смерть, теперь жили за счет продажи изображений усатого, белых наркомовских кителей, смершевских фуражек с прямоугольными козырьками и прочего сопутствующего товара. Умный студент Денис отхлебнул и подумал, что со времен Хеопса тираны уничтожают подданных, но обеспечивают безбедное будущее их отдаленным потомкам.

– Адреса нет, – ответил студент. – Мама оставила телефон какого-то человека, который знает, где она. Но тот человек не скажет. Она… никого не хочет видеть. Как только у нее пошли по телу пятна – она сразу собралась. И уехала. Куда-то под Рязань…

– Я хочу найти ее, – твердо произнес Годунов и на глазах помолодел примерно на двадцать лет: взгляд стал ярче, и ладонь ударила по столу твердо и тяжело. – Она жена моего друга, и я не могу…

– Она сказала – никого.

– Зря! Есть новые лекарства. Хорошие.

– Вы не понимаете, – сказал Денис. – Это был ее выбор. Она сама перестала принимать цереброн. Я нашел в ее шкафу пять нераспечатанных упаковок.

Годунов опять сделался ветхим и сгорбленным. Достал сигареты.

– Здесь не курят, – тихо сообщил Денис.

– У меня есть разрешение.

– Гарри, здесь не действуют никакие разрешения. Здесь просто не курят, и все. Никто не курит.

Годунов помянул черта.

– Мы на улице! Почему я не могу курить?

– Потому что Москва – экологически чистый город, – снисходительно объяснил Денис. – Если хотите курить – можем переместиться в заведение для разложенцев, но там не та публика… Или, хотите, поедем ко мне на район, я покажу вам, где живу?.. Посидим в моем кафе, в «Чайнике». Там и курят, и пьют. Грязновато, но зато все свои. Познакомлю вас с друзьями.

– Конечно, поедем, – кивнул Годунов и сыто зажмурился. – Только не спеши. Я пятнадцать лет здесь не был. Хочу немного погулять. В храм зайду и в третьяковку…

– Только гуляйте аккуратнее, – посоветовал Денис. – И еще – вам надо переодеться. Здесь в такой одежде не гуляют. Через десять минут за вами будет ходить толпа шлюх и валютчиков. Лучше замаскироваться под местного.

– Хо! – воскликнул Годунов. – Маскироваться! Это я люблю. Кстати, я привез тебе подарок.

Он положил на стол ярчайший журнал толщиной с книгу. Над столом повис умопомрачительный сладкий запах. Замысловатого дизайна буквы на обложке прыгали, перемещались с места на место, вставали на дыбы, толкали друг дружку, чтобы однажды вдруг замереть в нужном порядке: «Самый-Самый».

– Спасибо, – искренне сказал Денис.

– Там есть статья про расшифровку генома грибницы.

Денис перевернул журнал лицевой стороной вниз.

– Меня не интересует грибница. И ее геном.

– Врешь. Интересует.

Денис вздохнул:

– Ладно. Вру. Интересует. Но чисто теоретически. После того случая у меня нет желания заниматься геномами, грибницами, зародышами и прочим зеленым дерьмом. С меня хватит крови.

Годунов помолчал. Аккуратно, по-стариковски, прожевал кусочек калача. Тихо осведомился:

– А была кровь?

Денис кивнул, решил отмолчаться, потом подумал, что перед ним все-таки писатель, и не простой, а тот самый, чью книгу зачитывали до дыр.

– Пружинов послал меня за семечком, – сказал он. – По моим следам отправил своих мордоворотов. Но Глеб… В общем, все люди Пружинова погибли, а его самого я послал к черту и пригрозил пойти в управу. И с тех пор не видел ни Глеба, ни Пружинова. Ни зародыш. Правда, потом за мной следили. Три месяца. Почти в открытую. То машины какие-то стояли у входа в дом, то личности непонятные в «Чайнике» крутились… Но Глеба, повторяю, я не видел, он мне даже не звонил. Сейчас слежки нет.