Жребий воина - Дмитрий Ладыгин

Потом раздался душераздирающий крик и, спустя какое-то мгновение, плеск реки. Что-то подсказало Сергею, что случилась беда. Он бегом заковылял к заводи и увидел чуть ниже по течению Шурика. Он лежал ничком в воде, как-то нехорошо подломив руки, и вода играла лоскутами его футболки, точно водорослями.

Сергей подскочил к другу и перевернул его лицом вверх. Он увидел, что кожа на темени Шурика задрана большим лоскутом, так что за-годилась розовая крышка черепа. Он просунул под него руки и выволок, пятясь, из воды. Шурик был тяжелый, как неживой.

Сергей упал возле него на колени и прижал пальцы к шейной артерии: сердце билось. Пока Шурик был в воде, рана на голове казалась единственной. А теперь из множества ссадин на лице, груди и руках проступала, набухала кровь. Стала натекать на камни и темная жижа под затылком. Видавший всякое, Сергей с ужасом заметил, что линии рук его напарника совсем неправильные, как будто каждая кость в них была переломлена.

Тут Шурик открыл стеклянные глаза и сказал как-то странно, словно язык распух у него во рту:

— Кто?

— Шурик, я это, Сергей! — крикнул Сергей и склонил свое лицо над устремленным вверх слепым взглядом Шурика.

— Серега… — сказал Шурик забулькавшим голосом. — Это индейцы…

— Кто?! О чем ты, Санек?! — Сергею показалось, будто река плещет о чем-то непоправимом и о его, Сергея, одиночестве и беспомощности.

— Индейцы, — пробулькал Шурик, и через край его рта потянулась красная струйка.

Сергей сорвал с себя футболку и стал отирать эту струйку.

— Тут индейцы живут, — проговорил Шурик, выталкивая губами новую кровь.

Сергей понял, что Шурик почему-то решил в последние минуты своей жизни поговорить о внешности туркмен.

— Индейцы, индейцы, — повторил Сергей так, словно говорил с ребенком.

— У меня печать… — сказал Шурик. — Старик прав.

Больше он ничего не сказал, потому что умер. Его открытые глаза неуловимо, но прочно изменились и стали как стеклянные.

Не помня себя, он ковылял по гребню. Его то и дело тянуло присесть на корточки и вцепиться в корявую каменную дорогу руками: было страшно от высоты и дурно после перенесенного кошмара преследования.

Гребень только снизу представлялся ровным. Быть может, еще в кедах по нему можно было идти. Но босиком… Камни больно ранили ноги и припекали накопленным за день теплом.

Он хотел как можно дальше убраться от страшного места. Разбился ли Шурик? Разбивается кто угодно, кроме тех, кому не мешало бы, почему-то казалось Виталию, и он спешил спастись. Могут ли преследователи все же забраться за ним следом? Могут, еще как могут, твердил ему его страх, и он не раз обернулся, боясь увидеть ковыляющего следом окровавленного Шурика, а то и Сергея, который тоже мог кинуться следом, несмотря на свою хромоту.

Он добрел до узенького провала. Обутый человек легко бы его перепрыгнул. Но камушки по ту сторону обрыва в метр шириной были такие острые… Виталий присел, откинулся с упертыми в камень руками на спину и переполз кверху животом на ту сторону обрыва. От головокружения и усталости он еле двигался.

Вскоре гребень настолько сузился и заострился, что по нему невозможно было идти. При каждом шаге по обе стороны пути сыпались вниз камешки. Виталий склонился, упираясь руками в коленки, чтобы немного прийти в себя и отдышаться. Слева метрах в ста от него, на противоположной скальной стене неторопливо просеменил по невероятно узенькому обрыву винторогий козел. Но Виталий не видел его. Не видел он и того, как, разметав крылья, над горами парил ворон, резко вскрикивая. Из-за пережитого несколько минут назад Виталий не осознавал этого крика и все же воспринимал его. Грай ворона рождал чувство полного одиночества и затерянности в незнакомых просторах, хотя была возможна погоня.

Ему надо было спускаться. Спускаться направо он не мог: было слишком круто, кроме того, он ни при каких обстоятельствах не вернулся бы в ущелье, из которого спасся бегством. Вот если бы он как-нибудь сполз налево, то очутился бы в параллельном ущелью каньоне и мог бы идти по нему к северу, пока не спустился бы с гор и не увидел бы зеленое предгорье, а за ним — асфальтовую дорогу, ведущую в город. Хотя, учитывая расстояние, все это он увидел бы уже под солнцем нового дня. Он бы ни за что не смог быстро идти по камням.

Виталий, балансируя и кряхтя от напряжения, с трудом сделал несколько шагов вперед. Теперь как раз по левую руку от него склон сделался щебеночным и в меру крутым. Если бы он рискнул сползти по нему, то он попал бы метрами пятнадцатью ниже на широкий плоский уступ.

Слезать на склон из подвижных камушков пришлось навзничь. Сползать по осыпающимся острым камушкам с такой высоты на брюхе — полное безумие.

Он поехал на спине вниз, растопыривая руки и ноги для торможения. По пути несколько раз вскрикнул от острой боли, когда его спину скребли острые ножички щебня. Когда он спустился на удобный карниз, его футболка на спине висела клочьями. Исцарапанное тело горело в тех местах, куда затекал пот. До дна нового широкого ущелья было метра три. Прежде чем начать новый спуск, он присел на камни и прикрыл глаза. Между глазными яблоками и веками плавали оранжево-красные круги.

В его карманах лежали двадцать пять тысяч долларов, не считая прочей валюты. Он отдал бы теперь эти деньги и еще многое в придачу, может быть, ту же правую руку, лишь бы перенестись теперь в те дни, когда они с Коляем еще не украли деньги. Тут Виталию подумалось, что в каждом русском в независимости от возраста живут мечты сказочного Емели, и он даже усмехнулся… Но что же это с ним: круги в глазах, и он смеется сам с собой, весь в кровавых царапинах, сидя в каменной дырище. Виталий заставил себя встряхнуть головой и стал на животе, трясясь от напряжения всеми поджилками, спускаться вниз. Ему нужно было срочно найти тень и хоть немного отлежаться: ему уже мерещилось приближение теплового удара, которого он так боялся.

Он слез вниз, на круглые камни дна, и оглянулся из-под козырька ладони. Нет, пока его никто не преследовал.

Он забрал левее и оказался в тупиковом скальном коридоре, стены которого расширялись кверху. Тут росли чахлые, не избалованные влагой кусты ежевики и несколько барбарисов. Он кое-как расположился в тени причудливой формы. На спину он лечь не мог из-за царапин и прикорнул на боку. Страшно ломило зубы. Он поднес руку к лицу и коснулся рукоятки ножа. Он держал его в зубах уже минут двадцать! Вот что значит испугаться. Он не без усилия расцепил сведенные челюсти, и нож брякнулся на камни. Виталий визгливо и болезненно захихикал. Изо рта потекла мерзкая слюна с металлическим привкусом, но он не решился выплюнуть ее и с усилием сглотнул. Страшно хотелось пить.

Чем дольше он лежал, тем меньше оставалось сил, чтобы вставать. Теперь ему казалось, что он убил-таки Шурика. Теперь его объявят убийцей и станут искать всеми силами туркменской полиции. Уйти не удастся. Рома говорил, что из Туркмении во внешний мир ведет лишь пара дорог. Все остальное — пески, пески. А за горами, в которых без проводника делать нечего, хорошо охраняемая иранская граница. Вот и вся ему козья рожица.