Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 - Хью Тревор-Роупер

В ночь с 29 на 30 апреля, фон Белов и его ординарец покинули имперскую канцелярию. Они тоже пошли по проторенной дорожке по Герман-Герингштрассе, через Бранденбургские ворота по Шарлоттенбургершоссе к железнодорожной станции Тиргартен, а затем по Кантштрассе, под огнем русских, дошли до Мазуреналлее к командному пункту батальона гитлерюгенда, откуда проводник провел их по Рейхсштрассе к Имперскому стадиону. Там они догнали Фрейтага фон Лорингхофена, Вайса и Больдта, а затем последовали за ними к Пихельсдорфскому плацдарму, откуда на следующее утро, подобно своим предшественникам, поплыли на лодках по Хафелю и высадились на западном берегу между Гатовом и Кладовом.

Когда фон Белов покидал бункер, Гитлер уже готовился к финальному акту своей пьесы. Днем в бункер была доставлена еще одна новость из внешнего мира: Муссолини был мертв. Соучастник гитлеровских преступлений, провозвестник фашизма, первым показавший Гитлеру возможность установления диктатуры в современной Европе и опередивший его в крушении иллюзий и поражении, наглядно показал ему теперь, какая судьба ждет поверженного тирана. Захваченные партизанами во время всеобщего восстания в Северной Италии Муссолини и его любовница Клара Петаччи были казнены, а их тела за ноги повешены на рыночной площади Милана. Разъяренная толпа била их трупы и швыряла в них камни. Если бы эти подробности стали известны Гитлеру и Еве Браун, то они еще раз повторили бы свои предсмертные распоряжения: их тела должны быть уничтожены так, «чтобы от них вообще ничего не осталось». «Я не желаю попасть в руки врага, которому требуется новое зрелище для отвлечения его истерических масс». На самом деле невероятно, чтобы детали казни Муссолини и Петаччи были известны Гитлеру и укрепили его в принятом решении. Судьба свергнутых деспотов во все времена была одинаковой; и Гитлер, велевший подвесить тело одного генерал-фельдмаршала на крюк, как тушу забитой коровы, не нуждался в отвлеченных исторических примерах для того, чтобы понять, какая судьба ждет его собственный труп, если он будет найден[223].

Днем Гитлер приказал убить свою любимую эльзасскую овчарку Блонди. Профессор Хаазе, лечивший теперь раненых в своей берлинской клинике, явился в бункер и отравил собаку. Две другие собаки, жившие в имперской канцелярии, были застрелены фельдфебелем, который за ними ухаживал. После этого Гитлер дал капсулы с ядом двум своим секретаршам, чтобы они воспользовались ими в случае крайней необходимости. Он извинился за то, что не смог преподнести им лучшего прощального подарка, похвалил за мужество и в обычной своей манере добавил, что ему хотелось бы, чтобы его генералы были так же надежны, как они[224].

Вечером, когда обитатели двух наружных бункеров обедали в импровизированной столовой, устроенной в центральном проходе бункера фюрера, туда явился один из эсэсовских охранников, сказавший присутствующим, что фюрер хочет попрощаться с дамами, и приказал никому не ложиться спать до получения приказа. Около половины третьего утра этот приказ поступил. Все были вызваны по телефону в бункер и снова собрались в столовой – офицеры и женщины, всего около двадцати человек. Когда все собрались, из своих личных апартаментов вышел Гитлер в сопровождении Бормана. Взгляд Гитлера был отстраненным, глаза блестели от покрывавшей их влажной пленки, которую так красочно описала Ханна Рейтч. Некоторые из присутствующих даже решили, что Гитлер находится под воздействием наркотиков; но такое объяснение не могло прийти в голову тем, кто изо дня в день наблюдал Гитлера в его последние дни. Молча Гитлер пошел по проходу, пожимая руки женщинам. Некоторые из них заговаривали с ним, но он либо молчал в ответ, либо мычал что-то нечленораздельное. В тот день молчаливое пожатие рук было обычным для Гитлера[225].

Когда Гитлер ушел, участники и свидетели этой странной сцены некоторое время обсуждали ее значение. Они сошлись на том, что значение могло быть только одно: фюрер вот-вот покончит жизнь самоубийством. После этого в бункере произошло нечто невероятное. Казалось, что с души обитателей бункера слетело тяжелое и темное облако. Страшный колдун, тиран, наполнявший их дни невыносимым мелодраматическим напряжением, скоро умрет, и в краткий миг сумерек они наконец смогут свободно поиграть. В столовой, где находились солдаты и ординарцы, шли танцы. Когда солдатам сообщили новость, они и не подумали прекратить свое развлечение. Вестовой из бункера фюрера велел им утихомириться, но танцы продолжались как ни в чем не бывало. Портной[226], работавший в ставке Гитлера и оказавшийся теперь вместе с другими заложником в бункере, страшно удивился, когда бригаденфюрер Раттенхубер, начальник полицейской охраны Гитлера и генерал СС, сердечно похлопал его по плечу и поздоровался с ним с демократичной фамильярностью. Привыкший к строгой иерархии бункера, портной был несказанно удивлен. К нему отнеслись так, словно он был старшим офицером. «Впервые я услышал, как высокопоставленный офицер сказал мне «Добрый вечер!», и я понял, что настроение в бункере полностью изменилось». Потом от одного из солдат портной узнал причину такого внезапного и неожиданного дружелюбия. Ничто так не стирает классовые различия, как общая опасность и общее облегчение.

Гитлер готовился к смерти, но в бункере был по крайней мере один человек, который в это время думал о жизни: Мартин Борман. Уж коли он не смог заставить германские армии прийти в Берлин, чтобы спасти Гитлера и его самого, то он по меньшей мере будет настаивать на мести. Вскоре после прощальной церемонии, в четверть четвертого утра 30 апреля, Борман отправил одну из тех телеграмм, в которых живо чувствуется нервозная атмосфера, царившая тогда в бункере. Телеграмма была адресована Дёницу в Плоэн. Борман не доверял обычной связи и отправил телеграмму через гаулейтера Мекленбурга. Вот ее содержание: