Аномалия души - Алексей Хапров

Когда её фигура показалась из-за деревьев, я обомлел. Как её то сюда занесло? Я уже было открыл рот, чтобы подсказать ей, кому следует помочь, но Зинкина сестра разобралась в обстановке и без меня. Она схватила обеими руками валявшийся на земле фонарь, и со всего размаху опустила его на голову Натальи. Та охнула и затихла. Свет погас. Никодим отбросил от себя лишившуюся чувств сестру и обессилено уселся на колени. Его грудь ходила ходуном.

Рита наклонилась к моей курортной знакомой, пощупала её пульс, после чего подошла ко мне.

— Жива, но её лучше связать, — смущённо пробормотала она и принялась возиться с узлом опутывавшей меня верёвки.

Я стрелял глазами по своим спасителям и никак не мог обрести дар речи.

— Как вы здесь оказались? — наконец прохрипел я.

— Мне снова приснилась Зинка, — тихо сообщила Рита. — Она приказала мне не медля идти сюда и сделать то, что я сделала.

— А я сидел ночью во дворе и караулил, пойдёт ли Наташка сюда, или не пойдёт, — заходясь в одышке, откликнулся Никодим.

— Значит, ты про неё всё знал? — спросил я.

Брат моей курортной знакомой замотал головой.

— Нет, не знал. Но подозревал. Я начал подозревать её с того момента, когда услышал про «вэ чэ одна тысяча девятьсот шестьдесят семь». Такую надпись имело отцовское ружьё. Наташка тайно хранила его на чердаке, так же, как и плащ. Когда ты утром рассказал про предстоящее осушение болота, я подумал: если эти убийства совершила она, ей ничего не остаётся, как прийти сюда ночью, чтобы замести следы.

— Вот это да! — подивился я. — Выходит, мы с тобой мыслили одинаково.

— Выходит, что так, — констатировал Никодим. — Сижу я, значит, за яблоней, прислушиваюсь, наблюдаю. Уже замерзать начал. Вдруг гляжу — Наташка. Облачилась в отцовский плащ, пробирается по задворкам. В руке — лопата, багор. Тут у меня исчезли последние сомнения. Внутри как будто всё рухнуло. Это же надо! Моя родная сестра — убийца! Такое и в страшном сне не приснится. Следовать за ней я сначала не хотел. Вернулся в дом, бухнулся на кровать. Депрессуха была полная. Что, думаю, делать? И сдавать негоже — всё-таки, родная сестра. И молчать опасно — мало ли она ещё что сотворит. Но затем всё же решил пойти и посмотреть, что она на болоте будет делать. Для окончательного, так сказать, убеждения. Пробрался через поле, пришёл сюда, гляжу — ты связанный лежишь. А рядом с тобой — мёртвый поп. Я за сосной схоронился и стал наблюдать. Через некоторое время ты зашевелился. Но я к тебе подходить не стал. Дай, думаю, получше уясню ситуацию. Смотрю, Наташка приближается… В общем, всё, что было дальше, я видел. И разговор ваш с ней слышал, и этот кошмар наблюдал. Когда эти духи появились, я, конечно, струхнул не на шутку. Даже дёру хотел дать. Но потом гляжу — они, вроде, как тебя защищают, а Наташку типа утопить хотят. Может, думаю, так будет и лучше. Никто ничего не узнает, всё утрясётся само собой. Мне ведь здесь ещё жить. А каково быть братом убийцы! Все стороной обходить будут, шарахаться. Потом, смотрю, она вроде как прорвалась. Ну, и когда она над тобой лопату занесла, понял, что пора вмешаться. Ох, и повозила же она меня!..

— Смотрите! — изумлённо охнула Рита.

Мы повернули головы. На другой стороне болота, у края берега, стояла Серафима. Возле неё, возвышаясь над трясиной, парила белесая, полупрозрачная фигура ребёнка, в которой я тут же опознал Димку. Дети нежно обвили друг друга руками и прижались лбом ко лбу.

На небе посветлело. Приближался рассвет. Призрак мальчика разомкнул объятия и, постепенно растворяясь, стал медленно опускаться на дно. Серафима печально махала ему рукой. На её глазах проступали слёзы.

Мы, как зачарованные, наблюдали за этой сценой.

— Убить своё дитя — в этом есть что-то ненормальное, — задумчиво пробормотал Никодим, косясь на лежавшую без сознания сестру. — Это какая-то аномалия. Аномалия разума.

— Аномалия души, — негромко поправила его Рита.

Я согласно кивнул головой…

Какие замысловатые коленца, порой, откидывает жизнь! Какие крутые, зигзагообразные участки встречаются в русле её течения! Когда всё, что представлялось твоим глазам, вдруг осыпается, словно отшелушившаяся краска на старинном, никогда не знавшем реставрации, полотне, и тебе открывается совершенно другая, ранее скрытая твоему взору, ничуть не похожая на предыдущую, картина с совершенно иным, зачастую противоположным, по отношению к уже утвердившемуся в твоём сознании, содержанием.

Наталью арестовали. Увидеть её после ареста мне больше не довелось. Движимая боязнью и стыдом, она категорически отказалась общаться как со мной, так и с другими участниками этих событий. Чтобы избежать присущих следствию очных ставок, она написала подробное чистосердечное признание, в котором не утаила ничего, исчерпывающе поведав не только о своих деяниях, но и об их подоплеке, мотивах. Ланько давал мне его почитать. Это был крик души. В какие-то моменты мне даже становилось её жалко. Женщина, лишённая счастья, изо всех сил старавшаяся его найти. Но то, к чему привели её попытки, заставляло в ужасе хвататься за сердце и задумываться о здравости её рассудка.

«Главное, о чём я сейчас сожалею, — свидетельствовала она, — это то, что девять лет назад не решилась на аборт. Боялась, что после него уже не рожу. Жизнь показала, что лучше быть бездетной, чем иметь нелюбимое дитя. Промучилась три года, пока сын немного не подрос, а затем стала пытаться создать новую семью. Ходила по танцам, по гостям, старалась обратить на себя внимание. Но от меня все шарахались, как от прокажённой. Моя история с залётным цыганом была всем хорошо известна. Кому нужна бедная баба, да ещё с ребёнком! Я ведь тогда учительницей работала. Зарплата была мизерная, денег и на еду толком не хватало. А уж на одежду, на украшения, на косметику — и подавно. Мужики же судят не по душе. Им внешнюю оболочку подавай. Перебрала я как-то свои обноски, уткнулась в подушку, поревела, а затем разозлилась и решила: будут у меня деньги! Если баба обеспечена, то ребёнок не помеха. Так мне казалось тогда. Уволилась со школы, заложила дом, взяла под него кредит, и ринулась с головой в бизнес. Дело пошло. А мужики по-прежнему нос воротили. В смысле, нормальные мужики. Алкашня, конечно, примазывалась. Яшка Косой, помню, пытался ухлёстывать. Только я им всем дала от ворот поворот. Хватит с меня уже и одной швали. Поняв, что в этом городке я никому не нужна, я решила кинуть свой взор на сторону. Отправляла Димку на каникулы в лагерь, а сама — на курорт, личного счастья искать. И ведь почти находила. Женихи попадались серьёзные, положительные. Но как только про ребёнка узнавали — их точно ветром сдувало. Пять лет одно и то же. А возраст прибавлялся. Шансов выйти замуж с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Этим летом я явственно ощутила — если не сейчас, то уже, видимо, никогда. Поехала в Гагры, встретила Сергея. Полюбила его, что уж тут скрывать. Но как Димку ему показала — увидела, что будет та же история. Когда он уехал, я ещё какое-то время ждала, надеялась. Отправилась к нему в Петрозаводск. Но когда он объявил мне свой отказ прямо в глаза, во мне словно всё рухнуло. Не видать мне женского счастья! Придётся навечно оставаться в девках! Приехала домой, повыла, и такая меня вдруг злоба разобрала. Гляжу на сына — а вижу не его, а его отца. Неужто, думаю, ты, точно проклятье, будешь до самой смерти надо мной висеть, белый свет от меня заслонять! И решила я тогда мальца погубить, чтобы более не мешал. Два дня готовилась, всё продумывала, а на третий с духом собралась и позвала Димку в лес погулять. Дошли мы до развилки, я ему говорю: давай пройдёмся к топи, посмотрим, так ли уж там действительно страшно, как рисует народная молва. Он в меня вцепился: не хочу, говорит, к топи; пойдём, как обычно, к окопам. Бедняжка, он как чувствовал, что его там смерть ждёт. Еле-еле уговорила. Пошли. Как к болоту приблизились, я огляделась. Вокруг, вроде, никого. Я только потом узнала, что там Зинка за клюквой пряталась. Ну, думаю, прости, господи, мою душу грешную. Достала верёвку, Димку на землю завалила, горло ему сдавила. Он брыкается, хрипит, а мне хоть бы хны. Даже ни одной душевной струнки не затронуло. Точно наваждение нашло. Будто в меня сам сатана вселился. Душу сына, а чудится, будто его распутного папашу кончаю. Получай, думаю, цыганское отродье то, что заслужил. Димка вскоре затих. Я руки от него оторвала, гляжу — мёртвый. Лежит, не дышит, глаза выпучены, рот открыт. Я его за шкирку схватила, в болото скинула, и с помощью старой ветки утопила. Затем сходила к окопам, оглядела мизансцену, отрепетировала, что и как буду говорить, и отправилась в милицию разыгрывать представление. Только прикидываться там мне не пришлось. Моя истерика была настоящей. Я как перед дежурным села, так сразу и прозрела. Осознала, что натворила. А когда осознала — стала думать, что делать. Признаться? И что дальше? Провести остаток жизни в тюрьме? Ну уж нет! Лучше уж наложить на себя руки. Сколько раз я об этом думала. Даже пыталась осуществить. Снотворное как-то в водку намешала, но выпить смелости не хватило. И решила я тогда предоставить себе шанс. Пожить немного с камнем на душе — авось отвалится. Ну, а не отвалится, тогда… Позвонила Сергею. Он приехал. Согласился остаться. В его присутствии мне как-то полегчало. И тут появилась Зинка. Я, говорит, видела, что ты сделала на болоте. Выбирай: или берёшь меня на вечное содержание, или я иду, куда следует. У меня как сердце в пятки ушло. Что ж, думаю, всё так наперекосяк? Вроде, на горизонте счастье забрезжило, а теперь эта курва грозится у меня его отобрать. Ну уж нет! Не отдам! Придётся, думаю, ещё раз грех на душу взять. А что делать? Жизнь в постоянном страхе — это разве жизнь? Дала ей немного денег. Остальные, говорю, тебе домой занесу, но только ночью, чтобы никто не видел. Зинка обрадовалась. Глаза так и сверкают. Ушла довольная. Вершительницей судеб себя почувствовала. Только не довелось ей достаток на чужой беде поиметь. Я с ней разделалась. Подмешала Сергею за ужином в компот снотворное, чтобы он покрепче спал, дождалась полуночи, накинула отцовский охотничий плащ, чтобы, если кто увидит — то не узнал, обула старые кеды, — они мягкие, бесшумные, ходить в них удобно, — и к Зинке. Когда я к ней пришла, она уже полупьяная валялась. Я бутылку вытаскиваю, которую днём в магазине прихватила, и говорю: давай, мол, горе зальём. У тебя своё, у меня своё. Она, разумеется, не отказалась. Дождавшись, когда она полностью вырубится, я достала керосин, по комнате разбрызгала, подожгла, и бегом оттуда со всех ног. Даже не оборачивалась. Лишь по отблескам в окнах видела, как сзади зарево полыхает. И такое на меня тогда облегчение нашло. Думала, что теперь мне ничего уже не грозит. Домой вернулась, плащ с кедами на чердак спрятала, и легла обратно на кровать, будто никуда и не уходила. Но ошиблась я. Мои беды на этом не закончились. Умный у меня был пёс. Не хуже людей всё понимал. А порой даже и лучше. Когда он вернулся после того, как сбежал, и стал от меня шарахаться, я сразу поняла, что это неспроста. Неужто, думаю, что-то учуял. Но почему он доверился именно Сергею — до сих пор не пойму. Когда тот, наконец, решился за ним последовать, я как почувствовала, что он его к болоту поведёт. Бегом на чердак. У меня там в углу под опилками отцовское ружьё с патронами было спрятано. Папаша в своё время немного браконьерничал. Но тайком. Поэтому об этом ружье мало кто знал. Схватила я эту двустволку, обернула в материю, нацепила маскарад, и бегом через кукурузное поле в лес. До тропы, что к топи ведёт, добежала, за деревья спряталась, гляжу — идут. Ну, думаю, видать Нигер и впрямь Димку нашёл. Прицелилась и выстрелила. А что мне ещё оставалось делать? Труп собаки, кстати, оттуда убрала я. Приехала на следующий день утром, отвезла подальше и закопала. Почему? Сентиментальность заела. Захотелось нормально похоронить. Нигер, всё-таки, три года мне верой и правдой служил. А ополчился он на меня правильно. Убийство друга трудно простить. Так что обиды на него я не держу. Но Сергея убивать я не собиралась. Пальнула в него так, для острастки, чтобы отбить охоту сюда ходить. Надеялась, что он испугается. А он, видишь, каким дотошным оказался. Поначалу я старалась на его инициативы не реагировать. Думала, поиграет и успокоится. А он взял, да на след напал. Зинкина смерть ему странной показалась. Когда он объявил, что идёт на спиритический сеанс к Гоманчихе, моя душа ушла в пятки. Схожу-ка, думаю, послушаю, что там всплывёт. Обрядилась снова в кеды и плащ, взяла на всякий случай ружьё — и к Гоманчихиному дому, задворками. Пришла, как выяснилось, не зря. Чем больше эта ведьма гутарила, тем сильнее я холодела. Она ведь всё верно рассказывала. И про то, что сына моего в живых больше нет. И про то, что искать его надо на болоте. А когда она назвать убийцу приготовилась, тут у меня нервишки и не выдержали. Ствол вскинула, на курок нажала, и дёру дала.