Три богини судьбы - Татьяна Степанова

А когда эта безумная девка, ЕЕ сестра, там, в комнате, вдруг выдала эти чудные слова и голос был… голос был…

Петр Дьяков поднялся, пнул ногой хрустальный графин, стоявший на полу возле дивана.

– Августа… Августина!

– Что ты орешь на весь дом?

Оказывается, ОНА уже давно здесь – стоит у дверей, скрестив руки на груди. Прекрасные свои сильные длинные руки спортсменки. Такая женщина… таких женщин нет больше на свете – он сразу это понял, еще там, при первой их встрече, и его как током ударило.

Вот ЭТО был шок, а вовсе не… А безумная сестра ее просто кривлялась, просто гримасничала и строила рожи, меняя свой голос, делая его похожим… похожим…

– Августа…

– Что тебе?

Не прогнала. Он явился без зова, а она не прогнала, значит…

– Там на картине твоя мать?

– Да.

– Красивая. Но ты лучше.

– Пусти, ты пьян.

– Ты лучше – слышишь? Не знаю, что это такое, но в других этого нет, а в тебе это есть, и это сводит меня с ума.

– Пусти, я сказала!

– Я же по-хорошему хочу… И ты хочешь, я же вижу, как ты смотришь на меня, как смотрела там, в ресторане.

– Ты там с братом подрался.

– Так из-за тебя ж.

– Пусти меня!!

– ОТПУСТИ ЕЕ! СКАЗАНО ТЕБЕ БЫЛО – НЕ СМЕЙ ЛАПАТЬ ЕЕ КАК ШЛЮХУ!

Все еще прижимая Августу к стене прямо под портретом, что вот-вот готов был рухнуть, сорваться на их головы, все еще шаря потной ладонью под ее задранной юбкой, шуршащей, пропитанной тяжелым ароматом духов, все еще ощущая телом своим ее упругую грудь… налитые шары, укрытые черным шелком, он обернулся и…

Руфина – старшая сестра-Парка – с распущенными светлыми волосами возникла из сумрака зала. В руках ее был нож странной формы, она приставила острие к шее Дьякова.

– Отпусти сестру.

Он был пьян. И сразу не понял. Лезвие медленно, очень медленно пошло вниз – от уха к кадыку. Он сразу опустил руки, отпрянул. Точно в шею его ужалил скорпион.

– А теперь уходи. Побыл – уходи, пошел прочь. Августа, скажи ему!

– Уходи.

– Я к тебе пришел, моя мать мертва… Я тебя люблю, слышишь? Что ты ее все слушаешь, эту суку?!

– Убирайся.

– Я с тобой быть хочу! Хочу, чтоб ты стала матерью моих детей!

Руфина резко ткнула ножом прямо ему в лицо, и он снова отпрянул, пятясь как рак, шатаясь, потому что коньяк, весь этот их чертов старый, выдержанный французский коньяк… Руфина снова ткнула в него лезвием – не поранила, пугнула, и он уже отскочил как заяц. А она захохотала. А вслед за ней захохотала и Августа – неудержимо, истерически, бешено, словно выплевывая из себя все то, что накопилось, с чем было так страшно существовать.

Операция по адресу: Никитники, 12, началась в десять утра. Такого количества милицейских машин Катя не видела никогда. Сейчас здесь были все – и областной Главк, и Петровка, и специальная оперативная группа из МВД. Полковник Гущин, полковник Елистратов мелькали в толпе коллег, они опять работали в «одной связке». И Катя не докучала им, не мозолила глаза. Она отыскала профессора Геворкяна – тот приехал в Никитники, наверное, раньше всех (Гущин позвонил ему, как и обещал), но патрульные, не узнав его, сначала не хотели пускать за ограждение, потому что…

Потому что все в этой операции было особенным. Дело о массовом расстреле, об убийствах сомкнулось вплотную с давним нераскрытым громким делом об ограблении банка на Новой Риге. И все, все члены этой многочисленной, принадлежащей к разным ведомствам, оперативной группы ждали от повторного обыска ЭТОГО ДОМА чего-то именно в этом направлении поиска, в русле этой версии.

Все, кроме профессора Геворкяна. Катя сразу поняла это по тому, как он смотрел на дом, где жил Роман Пепеляев, на дом, откуда он отправился на Арбат убивать. Геворкяна интересовали не миллионы, украденные когда-то из отделения банка на Новой Риге, так и пропавшие бесследно. Геворкяна интересовало что-то ДРУГОЕ. Совсем другое в этом ЛОГОВЕ.

– Левон Михайлович, между прочим, это только благодаря вам я узнала много нового об этом деле, – Кате хотелось как-то разрядить напряжение, и она начала рассказывать о Петросяне и о том, что тот «лишь только из уважения к знаменитому своему земляку»… И тут заметила, что Геворкян слушает ее рассеянно. Не отрываясь смотрит на окна дома, на дверь, с которой оперативники в присутствии следователя прокуратуры уже снимали печати.

Сняли печати и вошли.

Катя и Геворкян вошли самыми последними.

Тусклый свет электрической лампочки под потолком. Но почти тут же свет стал ярче, потому что эксперты включили переносные прожекторы.

Серые стены.

Тот запах… слабый, но все равно ощутимый, вонь, что, казалось, пропитала серый бетон…

Коробки, коробки, коробки, коробки с обувью…

В тот раз их просто проверяли выборочно, теперь же стали разбирать всю эту разноцветную картонную гору. Открывать каждую коробку.

Работы на целый день, но народу участвовало в обыске много, даже порой мешали друг другу. Ничего, сейчас все наладится.

Стулья, тахта… Все те же предметы, что и в прошлый раз.

Катя огляделась – помещение было бы просторным, если бы не такое количество обувных коробок. Но это же склад. А прежде тут был магазин восточных товаров. Что там Петросян говорил? Тайские штучки? Вот откуда тот бурый шарик, что она подняла здесь тогда… Куда он делся? Она не помнит. Потеряла, но не суть важно теперь. Анфиса правильно сказала, что это похоже на ароматический шарик для курильниц – афродизиак. Тайские штучки… Азиатское порно… Что Петросян хотел этим сказать?

Мутное зеркало на стене. Краска под ним пузырится. Эксперты стены простукивают, они ищут тайник. Тайник с деньгами, в этих стенах. Но ведь тут же был пожар, все горело, плавилось. Гущин думает, что пожар устроил Цветухин перед побегом от подельников. Тогда получается, что все деньги он забрал с собой. И что же они ищут?

Тахта. Здесь спал Пепеляев. Сейчас у тахты не такой жуткий вид. В прошлый раз все было сбито, скомкано, словно тут бились в корчах, кусая себе руки, полосуя кожу ножом… Пятна на стенах. И этот рисунок. Темный зигзаг на стене. Пепеляев сделал это своей кровью. И тогда во время сеанса он тоже чертил ЭТО в воздухе… Зигзаг… Похоже на змею, на след змеиный, гюрза, когда ползет по песку, такой след оставляет. Гюрза, песчаная эфа, гадюка… Змея…

Профессор Геворкян тоже смотрел на рисунок.

– Что, Левон Михайлович? – спросил его подошедший Гущин. В запарке операции это было его первое обращение к профессору.

– Другие художества есть?