Богиня - Маргарет Пембертон

– Я слишком долго жила в уединении, Саттон. И теперь хочу немного отдохнуть и развлечься.

– Совершенно естественное желание, – согласился Саттон. – Но чем я могу помочь?

Валентина свободной рукой нашарила сигареты и зажигалку.

– Я знаю, это звучит смехотворно, Саттон, но мне не с кем поехать сегодня куда-нибудь. И подумала, что вы, вероятно, знаете кого-то, кто не отказался бы сопровождать меня вечером, тогда мы смогли бы отдохнуть вчетвером.

– Дорогая Валентина, – фыркнул Саттон, – да любой мужчина в городе, включая зеленых сосунков и выживших из ума старцев, отдаст жизнь лишь за то, чтобы их увидели рядом с вами. Предоставьте все мне. Мы заедем за вами в восемь.

– Я сменила адрес, Саттон.

– Час от часу не легче! Где же вы поселились?

Валентина объяснила, где живет, и Саттон, повесив трубку, потянулся к записной книжке. Последнее время жизнь стала слишком пресной. Пожалуй, немного остроты не по-угг вредит. И интрига не помешает.

Саттон лениво перелистывал странички. Барримор? Купер? Донат? Грант?

Подошедшая жена заглянула ему через плечо.

– Что ты делаешь, дорогой? Чем так поглощен?

– Сейчас звонила Валентина с весьма интересной просьбой. Она чувствует себя одинокой и просила нас поехать сегодня куда-нибудь вчетвером.

– И кто четвертый? – осведомилась жена, усаживаясь на спинку кресла.

– В этом, моя дорогая, все дело. У нее никого нет. Мне придется играть роль свата.

– В таком случае забудь о тех, кого ты сейчас назвал. Почему бы не спросить Паулоса, свободен ли он сегодня вечером?

– Паулос Хайретис, греческий пианист?

– Да, он куда больше подходит! Умен, образован, невероятно красив и, к счастью, абсолютно лишен эгоизма и тщеславия, присущих большинству твоих приятелей.

Саттон принял страдальчески-оскорбленный вид.

– Надеюсь, меня ты не относишь к той же категории, дорогая?

Клер поцеловала мужа в слишком быстро лысеющую макушку.

– Тщеславнее тебя, Саттон, я не знаю человека. Звони Паулосу и объясни, что Валентина – настоящий ангел и совсем не похожа на тех экранных богинь, которых он так старательно избегает.

– Тебе не кажется, что сексуальные пристрастия Паулоса лежат в несколько ином направлении?

Клер, вскочив, укоризненно покачала головой.

– Ты действительно ужасный осел, дорогой. Паулос Хайретис, вне всякого сомнения, совершенно нормален. Он не перестает быть настоящим мужчиной лишь потому, что не пьет, не гоняется за каждой юбкой, не спит с кем попадя, не устраивает дебошей.

– Паулос так Паулос, – покладисто согласился Саттон, как всегда безоговорочно доверявший суждениям жены, и, набрав номер отеля «Беверли-Уилшир», попросил соединить его с мистером Хайретисом.

– Нет, благодарю, Саттон, – наотрез отказался пианист, когда тот объяснил причину своего звонка. – Ваши самовлюбленные королевы экрана ничуть меня не волнуют.

– Все, за исключением этой, – проворчал Саттон. – Она – одно из чудес природы. Настоящая красавица, с подлинным талантом, обаянием, чувствительностью и монашеской скромностью.

– Возможно, я не слишком хорошо знаю Голливуд, друг мой, – рассмеялся Паулос, – но одно мне прекрасно известно: ни одна монахиня просто не выживет в этой клоаке.

– Она воспитывалась в монастыре, клянусь жизнью, – продолжал ничуть не обескураженный Саттон. – Я обещал, что мы заедем за ней в восемь.

– Нет! – запротестовал Паулос, начиная тревожиться, но было слишком поздно. Саттон повесил трубку.

Паулос задумчиво покачал головой. Валентина! Окажется ли она такой же прекрасной в жизни, как на экране? Сомнительно. Просто физически невозможно. Скорее это еще одна актриса, как две капли воды похожая на десяток остальных бездушных кукол, с которыми он успел познакомиться за три месяца жизни в Голливуде. Из тех, кто не может говорить ни о чем, кроме себя, самовлюбленная, эгоцентричная, жалкое подобие ослепительного, необыкновенного создания, которое представало на экране. Паулос видел все ее фильмы.

Он неожиданно помрачнел. Почему во всем, что касается Валентины, сама мысль о том, что иллюзии развеются, кажется такой невыносимой?

Валентина придирчиво разглядывала себя в зеркале. Сегодня вечером она должна казаться безудержно счастливой, ослепительно прекрасной. Однако ее глаза распухли от слез, а губы искусаны. Но она уже приняла решение. Назад дороги нет!

В семь часов она вынула легкое, летящее платье из ярко-зеленого прозрачного шифона и начала одеваться. Потом взяла в руки флакон духов, но тут же его отложила. «Арпеж», любимый аромат Видала. Больше она никогда не притронется к этим духам.

Как-то давным-давно Роган подарил ей «Же Ревьен». Валентина дотронулась пробочкой до запястий и шеи, гадая, кто из известных голливудских распутников будет ее партнером в этот вечер.

В дверь позвонили, и Валентина пошла открывать. Она разрешила Элли взять отпуск и не намеревалась вновь видеть горничную, пока не исполнит свой план. Элли немедленно поймет, что происходит, а вынести ее неодобрение сейчас просто нет сил.

– Дорогая, ты выглядишь словно дар богов, – вкрадчиво произнес Саттон, целуя ее в щеку и удивленно поднимая брови при виде скромно обставленной комнаты. Как он успел заметить, горничной нигде не было. Странно. – Позволь представить тебе Паулоса. Он приехал в Голливуд, чтобы писать музыку для «Метро-Голдвин-Мейер», но твердит, что разочаровался в Голливуде и на днях возвращается в культурную атмосферу Парижа и Рима.

Несколько мгновений Паулос не мог пошевелиться. Ее волосы казались унизанными сверкающими хрустальными бусинками света. Все в ней словно мерцало и переливалось. Все, кроме глаз – дымчато-серых, полных невыразимой печали. Паулос выступил вперед и благоговейно взял ее за руку, сознавая, что только сейчас с ним произошло чудо.

Первой реакцией Валентины было удивление. Впрочем, оно тотчас же сменилось облегчением. Молодой человек, крепко сжимавший ее пальцы, не был похож на типичного завсегдатая голливудских премьер и вечеринок. Серые умные глаза. Точеное лицо с тонкими чертами.

– Я счастлив познакомиться с вами, – искренне воскликнул он, и, к своей радости, Валентина не ощутила на себе слишком знакомого похотливо-оценивающего взгляда.

– Паулос – это русское имя? – поинтересовалась она, надевая палантин.

– Нет, греческое.

Валентине понравился его мягкий, негромкий голос, и хотя он взял ее под руку, пока они направлялись к машине, однако немедленно отстранился, как только они уселись. Валентина не знала, что и думать. Но по крайней мере ей не придется отбиваться от слишком назойливых знаков внимания!'

– Куда едем? – осведомился Саттон, устраиваясь рядом с водителем.