Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий

что гость (по говору из Западной Украины) приехал к Пунтусу, в тот же день узнало все Сиротино. Со скоростью степного ветра по селу разнесся слух: высокий усатый западен с борцовской квадратной челюстью смахивает на Илью Пунтуса. «Похож, как две капли воды, — горячо судачили сиротинские жанщины, — Может, он Пунтусам родич?»

Сиротино пересекал Старый Валуйский шлях. Двести лет, со времен российского царя Алексея Михайловича, чумаки переправлялись по шляху в Крым за солью. В Гражданскую войну на тачанках гарцевали всевозможные банды и бандочки. В годы Гражданской войны здесь проходили маршевые роты. Зимой бойцы останавливались на ночевку. В зимние месяцы сорок первого года фронт стоял на Донце; какое-то время в селе дислоцировался штаб армии.

Летом сорок второго года, когда немец прорвал Юго-Западный фронт и попер на Сталинград, за селом, в тополином гаю, остановилась колонна немецких танков.

Вскоре там появились бензовозы, грузовики с боеприпасами. Доставили полевую кухню, прицепленную к рыжему пятнистому бронетранспортеру. Тополиный гай, а затем и село наполнились аппетитным запахом мясной перловой каши. Сиротинцы с опаской вылезали из погребов (ждали, что будут бомбить), принюхивались к незнакомым запахам, издали посматривали на купу высоких тополей, под которыми остановилась танковая колонна.

Уже под вечер со стороны закатного солнца налетела шестерка Илов. В считанные минуты они расстреляли два бензовоза, вторым заходом подожгли танк и, сопровождаемые запоздалой стрельбой танковых пулеметов, растворились в желтых лучах закатного солнца.

После налета советских штурмовиков немецкие танкисты задержались в Сиротине на целую неделю — приводили в порядок технику и на центральной аллее сельского кладбища хоронили убитых.

Потом здесь были бои в январе сорок третьего года, когда наши перешли в наступление — расширяли внешнее кольцо окружения. Все жили под впечатлением разгрома немцев под Сталинградом. Событие с налетом штурмовиков уже стало забываться. Что можно было снять с изуродованных бензовозов, сиротинцы сняли. Сняли каски с крестов, под которыми лежали убитые немцы. Каски приспособили под хозяйские нужды.

И вдруг — сногсшибательная новость. В марте, на Вербную неделю, тридцатилетняя вдова Фекла Хворостенко (муж ее погиб в начале войны) родила мальчика. Женщины принялись вычислять: кто отец? Вычислили: в те июньские дни у Феклы квартировал немецкий офицер из той танковой части, на которую совершили налет наши Илы. Мальчик был светловолосый, голубоглазый; подрастая, себя в обиду не давал. Сверстники дразнили его «немцем». Хотя мать называла его Петей. В честь мужа, погибшего на Днепре при обороне Киева.

Вырос Петя Хворостенко, закончил сельхозинститут, женился на Светлане, дочери Альберта Прудиуса, сорок лет работал агрономом в соседнем колхозе «Заря коммунизма». Сейчас это фермерское хозяйство сына Альберта Прудиуса и называется просто — «Заря».

А прозвище «немец» так и осталось с Петром Петровичем Хворостенко, как шрам от ожога. Это же прозвище распространилось и на все его потомство. Теперь в Сиротине «немцев» не меньше, чем было сорок лет назад Перевышек или Пунтусов.

На Слобожанщине все меняется, как берега извилистой речки при бурном весеннем паводке. Даже фамилии с течением времени приобретают новое написание. Они, как тот камень, что вымыт из глинистой кручи. Камень катится по реке, по каменистому мелководью, шлифуется другими камнями, превращается в голыш. А уж фамилии!..

В позапрошлом веке в слобожанское село перебралась из Восточной Пруссии семья мельника по фамилии Фок. В начале прошлого века его внук поставил недалеко от железнодорожной станции паровую мельницу, стал писаться Фокой, после революции — Фокиным, по паспорту — русским. А когда создавались колхозы, паровую мельницу у него отобрали, мельница вошла в государственное производственное объединение. К этому времени Семен Фокин успел выучить своих внуков на горных инженеров. В войну братья Фокины отважно защищали Родину, о чем свидетельствуют их боевые награды. После войны братья Фокины восстанавливали Донбасс. А когда Украина стала «самостийной», один из потомков немца-прусака Фоки (по паспорту он был уже украинцем) возглавил украинское национальное правительство.

И надо же такому случиться — рейсовый автобус зарулил прямо на больничный двор. Кого-то в пути схватил аппендицит, и шоферу ничего не оставалось, как доставить больного чуть ли не на операционный стол.

Из автобуса высыпал народ — больница и рынок были рядом. Из Сиротина ехали в райцентр в большинстве своем лечиться и торговать пожилые, а кто помоложе, включая молодых, — за пособием по безработице. Как ветром сдуло и говорливых лицеистов — спустя пять минут они уже стояли у пивного ларька, что-то доказывали друг другу, энергично жестикулируя. В лицей не торопились, хотя он высоким зданием из серого силикатного кирпича возвышался рядом с городским рынком, прозванным Хитрым.

Зенон Мартынович, расспросив первую встречную женщину в белом халате, направился в палату «почечников». Алексей Романович Пунтус занимал двухместную палату с телевизором и умывальником. Его сосед ушел на процедуры. У Алексея Романовича с утра процедур не было, и он, подремывая, коротал время у телевизора. Низенький толстый диктор, по виду кавказец, увлеченно рассказывал, как варить украинские галушки на бараньем жиру.

Приняв таблетку снотворного, Алексей Романович общался с женой по мобильному телефону. Валентина Леонидовна предупредила: «Жди западена. Он к тебе от знакомого львовского адвоката…»

До глубокой ночи Алексей Романович нудился: много ли адвокат запросит? Сосед по койке агроном Петро Петрович Хворостенко тоже страдал почками. До выхода на пенсию он жил в селе Урывы, жил вольготно в казенном финском домике с ухоженным огородом и тенистым вишневым садом, который каждый год плодоносил.

Страдая почками, пенсионер Хворостенко не посчитал за труд наполнить из родника стерильную посуду и отвезти в областную лабораторию. Анализ показал: вода для питья годится, но в ней высокий процент песчаника. «Пейте суточную воду, — посоветовали в лаборатории, — а лучше закажите фильтры. Для села это обойдется не слишком дорого, зато люди будут здоровее».

Когда Петро Петрович показал Алексею Романовичу Пунтусу, тогда еще председателю колхоза, заключение областной лаборатории, тот округлил глаза, как окунь, выхваченный из воды. Его возмущению не было предела.

— Да чтоб колхоз платил за каждого колхозника? — взорвался он. Его свекольные мясистые щеки задрожали, как холодец. — Обойдутся! Жили наши предки без фильтров, и мы проживем.

Предки с камнями в почках лечились горячим кирпичом, завернутым в тряпку. Многие умирали, не дожив до пенсии, не догадываясь, от какой болезни принимали смерть. Кто-то выехал на новое местожительство, захватив с собой эту проклятую болезнь. А вот бывший председатель в своем селе дожил до операции на почках. Дожил и бывший агроном соседнего колхоза. Умри они в среднем возрасте, не знали бы, что такое страдать почками.

Хотел Петро Петрович избежать этой