Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дарья Александровна Дугина

трактовалась в узко христианском контексте — как фигура катехона (κατέχων), «удерживающего», семантика которого определялась структурой христианской эсхатологии, где православный Император, в толковании Иоанна Златоустого, рассматривался как главное препятствие для прихода Антихриста. Но и в этой концепции «катехона» можно увидеть далекие отголоски политической онтологии Царя-Солнца, поскольку в византизме Империя также становится метафизическим явлением и тем самым приобретает философский характер. Однако отныне речь идет о существенно редуцированной версии политического платонизма, более частной и догматически определенной, по сравнению со вселенским размахом политической философии Юлиана.

Юлианизм

Идеальное государство Платона как политический проект

В курсе «Введение в изучение платоновских диалогов»[223], прочитанном в 1871–1872 году в университете города Базель, Фридрих Ницше отметил, что политическое учение Платона — переворот, тотальное преодоление классического греческого восприятия полиса и гражданина. Особенно важным и новаторским в учении Платона для Ницше стала постановка объекта созерцания царя-философа над плоскостью религиозности, веры (πίστις), раскрытие нового горизонта созерцания над «divided line» и введение Блага, превосходящего собой все, даже само бытие. Введение дополнительной перспективы в объем полиса, появление нового над-политического актора — Сверхсущего — может быть названо действительно революционным открытием платонизма. Платоновский политический проект — проект Империи Блага, неизреченным правителем которой становится Сверхсущее (именно эту область позднее тщательно примутся исследовать неоплатоники).

Важным ядром политического учения Платона явилось также введение обязательного «спуска» в пещеру после освобождения и выхода философа из пещеры (области незнания и становления). «Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься снова к тем узникам, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с ними труды их и почести»,[224] — замечает Сократ. Благо всего государства, полис как объединение трех частей ставится Платоном выше индивидуального. Спуск философа, жертвенный, возможно, трагический (что подчеркивает и сам Платон в диалоге «Государство») в идеальном полисе становится обязательным условием Блага всего государства. Исследовательница платонизма Джорджиа Мурутсу в статье «Аллегория пещеры: необходимость философской судьбы»[225] отмечает, что спуск философа обратно в пещеру, описанный в седьмой книге «Государства» имеет как экзотерическое значение (философ обязан творить в государстве справедливость), так и эзотерическое (спуск философа подобен обращению взора демиурга вниз, в эманации мирового ума). Философ в платоновском толковании, подобно Благу, изливает свет Ума на мир (κάθοδος — спуск, нисхождение), и в этом процессе установления справедливости он творит ее и в душе, и в государстве.

Поистине революционным станет также и введение гомологии психического и политического порядков в платоновском «Государстве». Государство и душа признаются как разные измерения, разные буквы одного и того же текста. Трехчастная душа становится идентичной трехчастному государству.

Внутривизантийский deep-state

Самым ярким опытом реализации политической философии платонизма является, безусловно, Империя Юлиана Отступника. За три года правления Юлиан, руководствуясь принципами платоновского государства, попытался привести в согласие политическое устройство с философским идеалом, заданном в платонической философской традиции[226].

Несмотря на то, что реформы Юлиана были быстро свернуты (Император Флавий Клавдий Иовиан отменяет все религиозные декреты Юлиана, восстанавливая былые привилегии христианской религии), а платоническая политическая доктрина уходит в тень, последняя не исчезает и начинает сосуществовать с официальным римским политическим, обретающим христианские основания, кодом.

Конвенциональная историко-философская точка зрения (ярким представителем который является историк философии Эрхардт[227]) состоит в том, что поздний неоплатонизм вовсе лишен политической философии. С этой точкой зрения принципиально не согласен Доминик О’Мира[228], который пишет о неотъемлемом присутствии политической части учения у неоплатоников и отмечает, что у поздних платоников среди учеников было немало политических деятелей. Помимо этого исследователь напоминает, что среди неоплатоников были и практикующие консультанты политиков: так, Гипатия, будучи советником префекта Ореста в Александрии, пала жертвой именно политических интриг (а именно, деления влияния в городе между «языческим» и «христианским» блоками).

Политический платонизм становится тайной доктриной Империи, своего рода, «глубинным государством», а само ядро политической философии неоплатонизма в определенной трактовке заимствуется христианством. Парадоксально, но во многом учение о государстве Платона и идея гомологии политического, психического и космического, умело развитая особенно схолархом Афинской школы неоплатонизма Проклом Диадохом, стоит в основе учений таких христианских богословов как Иоанн Златоуст, Августин, Дионисий Ареопагит.

После смерти императора Юлиана религиозная политика Римской Империи какое-то время отличалась определенной терпимостью к язычникам, так как сторонников реформы Юлиана было множество среди всех слоев населения, и Императоры после Юлиана осознавали необходимость сбалансированной религиозной политики. К началу правления Феодосия Августа приверженцев языческой религии было не менее половины всего населения Империи. Особенно много язычников было среди аристократических кругов, которые были близки к Императору. Одновременно сама христианская церковь в это время была потревожена внутренними догматическими спорами: ариане сохраняли определенное влияние, а их противостояние с ортодоксами приобрело характер настоящей религиозной войны.

В 380 году Феодосий выпускает знаменитый эдикт «Всем народам», в котором отстаивает никейскую интерпретацию природы Христа. Эту дату можно назвать поворотной, «точкой бифуркации», разрывом гармоничного со-существования язычества и христианства. Начинается волна преследований еретиков-ариан, а вместе с ними и язычников. Одновременно христианские богословы начинают разработку политической философии, корень которой они видят в послании апостола Павла к Фессалоникийцам, в котором на пути наступления царства Антихриста существует фигура «удерживающего». Именно этот «удерживающий» (ὁ κατέχων) станет интерпретироваться христианскими богословами как политическая фигура Императора. Христианство начинает разработку политической философии. Парадоксально, но христианская политическая философия основывает понимание политики во многом именно на политическом учении платонизма. Так, даже доктрина «удерживающего» (ὁ κατέχων) христианского политического учения могла быть заимствована у Платона. Об этом пишет исследователь платонизма Панагиотис Кристиас, который в работе «Платон и апостол Павел на грани бездны: к понятию катехонической политики»[229] замечает, что Платон объявляет непосредственно философов носителями катехонического (удерживающего) начала. «Закон есть не что иное, как катехон множества, сила закона удерживает множественное»[230].

Так платонический «deep-state» и его основные концепты станут основанием христианского политического учения, которое продержится в мировом пространстве более 1500 лет.

Прокл Диадох: имплицитная политическая философия или тайный юлианизм V века

В пятом веке пропорции «христианского» и «языческого»[231] в политической плоскости существенно смещаются: христианство не просто становится альтернативной монотеистической философией, но и разрабатывает собственную политическую перспективу, в которой прежнему эллинистическому миру остается все меньше места. Христианство начинает процесс выработки догматического контура учения, баланс и «веротерпимость» сменяются принципами признания христианства как единственной религии, остальные точки зрения начинают толковаться как еретические учения. Эллинизм, и как самое яркое его выражение —