Метро 2035 - Дмитрий Глуховский

Отбой случился все же.

Тычками отогнали в угол, повалили друг на друга: спите. Артем и уснул, думая тот город увидеть, Сашин. А увидел клетки, восставшего из праха Свинолупа и свой побег. Только во сне ему бежалось не по прямому коридору на свободу, а по лабиринту – закольцованному и безвыходному.

А дальше кончился сон и прогудела новая смена.

Был еще день, или это ночь была – сутки, в которые Артем научился против тошноты хлебать пойло со всеми вместе; в которые не заставил себя подойти первым к обиженному старику; в которые перестал считать тачки с землей и тачки с телами.

От колючей проволоки одежда на нем разорвалась, царапины от шипов всегда сочились красной жидкостью, и эта жидкость становилась все прозрачней, все тщетней. Вытекала вторая, отрицательный резус, компот разбавленный. Некому было восполнить, своей долить Артему: Летяга постоял-постоял, видно, половил руками зайчиков, повернулся – и потопал обратно. Без приказа не мог. А приказ от Мельника касательно Артема мог быть один: вычеркнуть. И Дитмар за ним не пришел. Не повел вешать. Был, наверное, занят на фронте.

Ни спасения Артему не причиталось, ни казни.

Потом еще одни сутки провернулись.

Отнимал Гомеровы камни молча, тот молча уступал. Выглядел Николай Иванович плохо; пожелтел, качался. Артем и пожалел бы его, да старик не давался. За летописи оскорбился, и за то, что Артем ему надежду дал.

Поговорил через силу с обессилевшим Лехой: как эти чертоги роют, кто направляет работников, кто сказал тюбинги разбирать? Леха указал на какого-то раскосого. Вот Фарух, он Москва-сити строил, у него свои люди, Абдурахим и Али, им и доверили. Других специалистов не нашли. Фарух расхаживал везде со своими заместителями и без кандалов, важный; но помои черпал руками из общей лохани. Стройкой руководил уверенно: кому копать, кому бетон мешать, кому подпорки ставить.

– Сбежать надо, – сказал брокеру Артем. – Сдохнем иначе.

– Сдохнуть – и есть самый верный способ сбежать, – слабо улыбнулся брокер.

– Ну давай ты первый тогда, – Артем посмеялся половиной лица. – На разведку.

На четвертые сутки Дитмар так еще и не пришел; и Летяга не пришел тоже. И уже не было сил думать про побег. Но пожить хотелось обязательно, и с каждым часом все отчаяннее. Не чтобы дела доделать, отомстить, правду узнать, родных увидеть, а просто так – пожить, чтобы пожить.

Для этого Артем обучился не получать свежих следов от колючей проволоки. От гнусного помойного вкуса его выворачивало, но он заставлял себя возвращаться к корыту, чтобы хоть чуть-чуть в нем сил почерпнуть. Обучился так работать, чтобы не видеть ничего вокруг, кроме самолетов стрекозиных.

Но слепота не бесплатно досталась. Когда при тебе лежачим людям головы ломают, а ты молчишь, несказанное копится, киснет и гниет. Пока шипами стегали, душевный гной вместе с болью и кровью выходил. А когда ранки стали подсыхать, коркой покрываться – Артем забродил изнутри.

Отбой дали, а он не мог уснуть: ворочался, расчесывал корочки, отрывал коросту… Коросту.

Коросту.

И от бессонницы, от духоты, от чрезмерной телесной близости с другими людьми, как во рву с трупами, плыл. Кто говорил ему про коросту? Кто хотел эту коросту с него смыть? А?

Голова его лежала на коленях какой-то женщины. Этот человек, видишь, какой коростой оброс? Давай, понежнее с ним, малыш… Было мутно, словно он через грязный полиэтилен все видел… Но нет – не сон. Правда. Его голова лежала на коленях… Девушки. Он смотрел ей в глаза снизу вверх, а она на него – сверху вниз, наклонившись. Груди маленькие снизу полумесяцами белыми кажутся. Она обнажена. И Артем обнажен. Он поворачивает голову, целует ее в мягкий втянутый живот… Багровые следы там… Как точки… Сигаретные ожоги… Старые. След ленивых пыток. Он целует ее в этот ожог. Там нежнее, там ранимей. Спасибо, Саша. Она… Она прикасается пальцами к его волосам, ведет руку – приглаживает их, а они – мягкие, но сразу же, как пальцы пройдут, распрямляются упрямо. Улыбка ее рассеянная. Все плывет. Закрой глаза. Знаешь, как я представляла себе мир наверху?..

На следующую смену Артем все оглядывался, когда у Гомера наконец наберется достаточно породы: не терпелось рассказать ему, поделиться, обрадовать – и оправдаться.

Но старик работал совсем медленно, будто никуда не спешил. Он стал тонкий, кожа повисла на нем; взгляд блуждал. Стену Гомер бил щадя, и куски от нее откалывались мелкие, а больше оставалось на ней порезов.

А потом он, так и не накопив породы, взял и сел на пол.

Прислонился спиной, вытянул ноги, закрыл глаза.

Артем заметил первым, раньше надзирателей; швырнул в Леху камень: отвлеки. Сам погрузил высохшего старика к себе, повез вроде как в туннель хоронить, а вывалил к спящим. Схватил потом плети за то, что шел с пустой тачкой – но не за старика.

Артем попросил у Бога пока старика не списывать. Много уже за последнюю неделю просил, как рассчитываться? Но еще раз отпустили – в долг. Гомер не стал умирать: проснулся по гудку вместе с чужой сменой.

Артем исхитрился с ним встретиться у корыта. Не терпелось сказать.

– Слышь, дед? Я вспомнил. Вспомнил, откуда у меня эти самолеты в голове!

– А? – старик был еще оглушен.

– В тот раз, на Цветном. Когда ты напоил меня. Мне кажется, я ее видел. У меня, знаешь, прямо перед глазами… Мерещится. Ты только… Не будешь злиться на меня?

– Ты ее видел?

– Видел. Там, на Цветном. Это она мне рассказала все. Ни при чем здесь твоя тетрадь. Честно.

– Она – на Цветном? Что… Как она…

– Девушка. С белыми волосами. Хрупенькая. Саша. Сашенька.

– Сейчас – не врешь? – голос у старика стал слабый; он хотел Артему поверить, старался.

– Не вру. Не издеваюсь, – твердо ответил Артем.

– Живая? Ты же… Ты же там ел эту дрянь… От нее всякое…

– Я видел ее. Я с ней говорил. Помню это. Вспомнил.

– Постой. Саша? Моя? В этом гадюшнике? В притоне? Она? Что она… Что она там делала? Ты ее видел – как? Она – что?

– Ничего, дед. С ней все… Все в порядке было. Неделю назад – была жива.

– Но как же она могла… Как же выбралась? Как она?

– Это от нее у меня. Картинки эти. Самолеты. Дождь. Она сказала: закрой глаза, представь…

– Но в борделе… Почему она в борделе?!

– Тише… Тише, дед. Тебе нельзя так… волноваться. Она – в борделе, мы с тобой – вот… Видишь, где. Бордель еще, может, не худшее место.

– Надо достать ее. Надо ее вытащить оттуда.

– Достанем, дедуль. Достанем обязательно. Нас вот с тобой достал бы только кто-нибудь. Ты сядь, сядь, чего вскочил?

Саша Гомеру дала силы, надежда обманула тело. Но обмана ненадолго хватило. Киркой старик махал слабо, и не он теперь командовал инструментом, а инструмент им – вел Гомера, раскачивал. Раньше с ним бежать со станции было некуда, теперь – невозможно.