Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл

— Вам нравится об этом вспоминать? У вас такой грустный голос.

— Печально видеть, как горит твой дом. Когда ты не в силах потушить пожар, остается только стоять рядом и смотреть. Ты вспоминаешь о вещах, оставшихся внутри, которые теряешь навсегда. Это тяжело, но напоминает о том, какой богатой была моя жизнь. Боже, как она была хороша!

— Но я смотрю на ваше лицо, Франсес, — вы вспоминаете не только хорошее.

Она не ответила.

Разве лучше вспоминать обо всем, что мы потеряли? Особенно если знаем, что оно ушло навсегда. Плохие времена, плохие люди, плохие решения, плохие планы — надо ли о них вспоминать?

Думаю, нет, — особенно Франсес. Ее рассказы, даже когда речь шла о хорошем, о встрече с Фрейдом и тому подобном, поднимали волну меланхолии и утраты, которая перебивала даже запах самых экзотических цветов, наполнявших комнату.

— Мне, пожалуй, пора. Надо возвращаться в Крейнс-Вью.

Она закрыла глаза и кивнула. Она понимала, что выбора у меня не оставалось.

— Если ты сейчас уйдешь, то не сможешь сюда вернуться, пока не примешь решения. Ты не будешь под защитой.

— Я не хочу быть под защитой. — Наклонившись, я поцеловала ее в лоб. От нее пахло тальковой присыпкой. — Спасибо вам за все, Франсес. Несмотря на все случившееся, я по-прежнему очень вас люблю.

— А я тебя. Вот о чем я всегда жалела — что у меня нет ребенка. Дочки. Теперь, когда я тебя узнала, я понимаю, чего была лишена, и еще больше жалею об этом.

Я коснулась ее щеки и, выйдя в коридор, закрыла за собой дверь.

Я не успела сделать и двух шагов, как меня начало трясти. Я была еще не готова. Думала иначе, но ошибалась. Еще пять минут с Франсес. Еще несколько вопросов. Мне необходимо было провести с моим другом еще хоть пять минут. И тогда у меня хватит сил перенести все, что мне предстоит. Она это поймет. Она знает, как унять мою дрожь и прогнать моих демонов.

Я вернулась к ее двери и распахнула ее. Звучала музыка. Франсес сидела на кровати, спрятав лицо в ладонях, и все ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.

— О боже, Франсес!

Она подняла голову. Лицо было пунцовым, щеки — мокрыми от слез. Она махнула рукой, выпроваживая меня. Я не знала, чем ей помочь, как спасти моего друга от судьбы, такой безжалостной, такой предопределенной. Я могла позвать ее врача. Может, она сможет успокоить Франсес или хотя бы дать ей забыться.

Доктор Забалино была внизу, она говорила с дежурной медсестрой. Увидев меня, бегущую к ней со всех ног, она все поняла. Я стала объяснять, что произошло, но не успела я произнести и двух фраз, как Забалино поспешила к лифту. Я пошла было за ней следом, но она остановилась — ее ладонь уперлась мне в грудь.

— Нет! Если вы хотите остаться здесь, быть под защитой, дождитесь моего возвращения. Но со мной вам нельзя! Подумайте о Франсес. Вы чем-то ее расстроили. Она и без того очень слаба, ей нельзя так волноваться. — Она убрала ладонь, но развела руки в стороны, будто готовясь остановить меня, если я попытаюсь пойти за ней. Она шагнула в кабину лифта и повернулась ко мне. Когда створки дверей начали скользить навстречу друг другу, она сказала: — Не уходите. Останьтесь здесь, и вы будете в безопасности.

Огонек над дверью указывал номер этажа, на котором находится кабина. Когда она остановилась на этаже Франсес, я повернулась и подошла к дежурной. На сей раз она не читала и не делала вида, что не замечает меня. Ее глаза внимательно поблескивали, как у мелкого животного, почуявшего приближение более крупного.

— Что теперь?

— О чем вы?

Я хлопнула ладонью по столику. Звук был громким, женщина поморщилась.

— Не морочьте мне голову! Что теперь?

— Обычно врачам удается справиться с такими ситуациями. Доктор Забалино — специалист высокого класса.

Она знает, как помочь вашему другу. Но вот помочь вам сложнее, потому что вы еще не сделали выбора. Это хуже всего. Прийти к какому-то решению — ведь так много всяких «за» и «против». Поэтому вам надо бы остаться у нас, пока вы не решитесь. Фиберглас — самое подходящее для вас место. А вне его стен очень, очень опасно. Там случаются такие…

— Передайте доктору, что я ушла.

— Вам нельзя уходить!

— Я не хочу здесь оставаться. Мне нужно… В общем, скажите, что я ушла.

— Но…

И снова тишину холла нарушил звук моих шагов по каменному полу. Сквозь окно я увидела Эрика Петерсона в такси. На лице его по-прежнему играли блики от экрана портативного телевизора. Я толкнула тяжелую входную дверь. Воздух был прохладный, пахло сосной и камнем. У меня не было ни малейшего желания возвращаться в «безопасность» этого здания.

— Эрик? Поехали домой. Он поднял голову.

— Вы закончили?

— Да. Не возражаете, если я сяду рядом с вами?

— Вот уж нисколько. Прыгайте.

Он перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверцу. Фары излучали светло-желтое сияние. Я обошла машину спереди и села рядом с Эриком, но дверь не закрыла. Мне надо было немного посидеть в покое, чтобы моя жизнь могла продолжиться.

— Ну и как дела, Миранда? Как ваш Друг?

— Болеет. Это ваша семья? — Рядом с приборным щитком в маленькой металлической рамке были помещены три овальные фотографии — мальчик, девочка, женщина. На девочке был свитер капитана команды болельщиков, и она вовсю улыбалась в камеру. Симпатичная женщина бесстрастно смотрела прямо в объектив. Мальчик…

— Да, это моя жена Нина, дочь Нелли и Айзек.

— Он на вас похож.

— Айзек умер от менингита два года назад. Как-то вечером пожаловался, что плохо себя чувствует, и лег пораньше. А утром его уже не стало.

Он жестом предложил мне закрыть дверцу. Я помедлила, чтобы еще раз в тусклом свете взглянуть на Айзека. Эрик завел машину. В салоне запахло выхлопными газами.

— Я вам очень сочувствую. Какой он был?

— Интересно, что вы спрашиваете. Большинство как узнают, так только сочувствуют. А вопросы задавать смущаются. Или им становится неловко. Какой он был, спрашиваете? Заводной. Неугомонный. Вставал каждое утро в пять и весь день был как белка в колесе, пока вечером не зашвырнешь его в кровать и не велишь закрыть глаза. Наверно, он был гиперактивным, а жена говорила, он слишком любопытный, чтоб усидеть на месте. Нам его здорово недостает.

Я захлопнула дверь, и мы поехали прочь от Фибергласа. Скрежет гравия под колесами казался мне оглушительным. Когда мы выехали на улицу, я бросила взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, — они были сжаты в кулаки. Я боялась, нас что-нибудь остановит или вернет, но это были мои эгоизм и паранойя. Ничто нас не остановило; ничто нас не встретило, кроме мрака ночи, прорезаемого светом фар.