Дети Эдема - Джоуи Грасеффа

– Как будто у нее был выбор, – говорит Лэчлэн сквозь стиснутые зубы. – А вы где пропадали?

– Надо было срочно проверить систему защиты ботов-охранников. Показалось, что надо принять срочные меры. Но ничего, мои боты сами со всем разобрались. Черт! черт! черт! – Она трет лоб и мерит шагами комнату. – Ну что мне придумать, чтобы хоть как-то прикрыть свою задницу? Конечно, можно растворить тела. Избавиться от биоматериалов. – Не останавливаясь ни на секунду, она продолжает рассуждать сама с собою, горячо и настойчиво, и у меня возникает на редкость странное ощущение, что, как бы она там ни ругалась, случившаяся беда для нее – всего лишь задержка в постановке научного эксперимента. Она поднимает голову, и на губах ее появляется легкая и тоже очень странная улыбка.

– Слушайте, ребята, вам есть куда пойти?

Лэчлэн кивает.

– А вам?

– Неужели вы думаете, что, балансируя всю жизнь на границе черного рынка, я не озаботилась парой-другой тайных лежбищ? Ладно, шагайте. А со всем этим я как-нибудь разберусь. – Она хмуро смотрит на мертвого зеленорубашечника. – По крайней мере, надеюсь. – Она пожимает плечами и шуточно грозит Лэчлэну пальцем, явно давая понять, что все недоразумения забыты. Мне начинает казаться, что Флейм слегка не в себе. – Отыщи ей место, где она могла бы отдохнуть, хотя бы денек. Ей надо полежать, чтобы глазное давление не выросло. Мы же не хотим, чтобы глаза – бах! – и вылетели наружу, не так ли? Понадобится какое-то время, чтобы ее нейронная система пришла в порядок. В конце концов, теперь она встроена – более или менее – в общую систему Экопана.

Я моргаю, глаза мои горят. Столько нового навалилось.

– Я подсоединила тебя к источнику, который твой приятель обеспечил. Ничего не скажешь, связи у этого малого имеются! – В ее голосе звучит уважение. – Тот, что предлагала твоя мать, явно раскрыт, иначе тебя бы не выследили. – Но у парня есть другие ходы. – Она многозначительно смотрит на Лэчлэна. – Ощущение такое, будто он долго, очень долго готовился к этой операции. Мельчайшие детали надо было предусмотреть. Например, гендерные. Но теперь Экопан официально зарегистрирует тебя под именем Ярроу[8]. Правда, какое-то время потребуется на адаптацию, так что несколько месяцев у тебя будут глюки. Может, не всякому боту удастся проверить тебя. И во всяком случае, просто чтобы не рисковать, держись подальше от тех, про которых Центру лучше не знать.

Я с трудом ловлю ртом воздух. Выходит, мне нельзя вернуться в Подполье? Куда же идти? Домой нельзя. Меня охватывает паника. Я теперь одинока, бездомна, беспомощна, словно плывущий по течению бумажный кораблик.

И тут перед глазами – как те, прежние видения, только ярче – вспыхивает еще одно: кисть сирени.

– Ларк, – решительно говорю я. – Ларк пустит меня к себе.

Она показала мне свой дом в один из тех вечеров, когда мы гуляли по городу. Помню, я жадно рассматривала это небольшое удобное жилище. Большинство домов в Эдеме соединены друг с другом, жилища примыкают одно к другому по периметру двора или, в торговых районах, образуют ряд помещений на верхнем этаже, но ее дом от соседних был отделен и походил на наш. Правда, гораздо меньше, но когда мы стояли снаружи, прижавшись друг к другу плечами так, что ее сиреневые волосы сплетались с моими темными локонами, казалось, что выглядит он очень приветливо, очень уютно. Даже в тот поздний час одно окно было ярко освещено – там, по словам Ларк, работал глубоко за полночь ее отец.

Вот сюда-то мы с Лэчлэном и отправились, выскользнув из Серпантина.

– А ты уверена, что сможешь остаться? – спрашивает он. – Что она пустит тебя и никому ничего не скажет?

– Сто процентов, – говорю я. – А вот ты сможешь заставить Флинта больше не настаивать, чтобы мы никогда не встречались?

– Конечно. Правда, мне и самому не очень-то нравится…

– А что, у нас есть выбор? Непохоже, чтобы у меня было много друзей среди перворожденных.

– Возьми на всякий случай. – Он подтягивает рубашку и вытаскивает из-под пояса пистолет.

Я делаю шаг назад.

– Зачем? Нет, я не могу, – запинаюсь я. – Мама…

– Да все я понимаю, – ласково говорит он, откидывая прядь волос с моей щеки. – Но если дело до края дойдет, может, это поможет тебе избежать ее судьбы.

Я крепко зажмуриваюсь… и тянусь за пистолетом.

– Только я не знаю, как с ним обращаться, – говорю я, прикидывая эту незнакомую штуку на вес. Небольшая, но тяжелая.

Он показывает мне, как вытаскивать пистолет из сделанной точно по его размеру кобуры (я настолько не разбираюсь в этих вещах, что сначала она показалась мне частью самого оружия) и где расположен спусковой крючок. – Нажимай на курок медленно, потом стреляй, вот так. – Он показывает, как именно, накрывая мою ладонь своей и кладя свой указательный палец на мой.

– Вряд ли мне удастся воспользоваться им, – сопротивляюсь я, но он качает головой.

– Ты еще сама не знаешь, на что способна. Да и никто из нас не знает, пока не прижмет. Но ты столько всего испытала за последнее время – и выдержала испытание блестяще. Как в Серпантине, когда этот зеленорубашечник собирался прикончить меня, а ты…

– Не надо! – резко бросаю я. Мне все еще чудится запах крови. Думаю, это уже навсегда. Мне не хочется вспоминать то, что я сделала. Я стараюсь убедить себя, что в том нет моей вины, что я хотела только припугнуть зеленорубашечника, а умер он лишь потому, что Лэчлэн заставил его подняться. Случайность. Можно простить.

Но в глубине души знаю: если бы он отказался бросить оружие, если бы я на самом деле считала, что он может наплевать на мои угрозы и сейчас убьет Лэчлэна, я бы воткнула ему нож в горло вполне сознательно, без колебаний.

И это знание страшит меня. Как и то, что я даже не пытаюсь заставить Лэчлэна забрать пистолет, а сую его под рубашку, где он, холодный и твердый, вдавливается мне в живот.

Есть во мне что-то такое, чего я сама не понимаю. То, что мне не нравится.

Но, увы, все это может пойти на пользу, позволит мне и людям, мне не безразличным, остаться в живых.

Он собирается уходить, и меня мгновенно охватывает паника.

– Останься.

Он качает головой.

– С родителями Ларк у тебя проблем не будет. Ведь у тебя теперь новые глаза. – И он подмигивает мне своими – глазами второрожденного.

– Но ведь я их еще даже не видела, – говорю я. – Искать зеркало, находясь под прицелом, времени особенно не было.

– Что это за люди?

Я жду, что он скажет: на вид славные, может даже, назовет их красивыми. Назовет меня красивой. Но он вздергивает подбородок и долго раздумывает, слишком долго, чтобы сказать что-то приятное.