Утраченное Просвещение. Золотой век Центральной Азии от арабского завоевания до времен Тамерлана - Стивен Фредерик Старр

Размышляя обо всем этом, находясь со своим войском в Тарсусе (на территории современной Турции), аль-Мамун решил, что пришло время действовать. Он будет подвергать каждого религиозного ученого Багдада простой проверке, которая ясно покажет, поддерживает ли он халифа или же настроен против него. В этом испытании («михне») ключевым будет прямой вопрос: верит ли ученый в то, что Коран был создан, или в то, что он существовал извечно?[440] Если ответ будет «создан», то отвечающий покажет себя человеком разума и, следовательно, сможет поддержать желание халифа стать духовным предводителем мусульман. Если же отвечающий выберет «извечно», то он покажет себя рабом традиций, врагом притязаний аль-Мамуна на духовную власть. В ряде писем он приказывает своим слугам в Багдаде начать это «испытание разума»[441], в котором он сам будет судьей.

Подобно средневековой католической инквизиции, которая была создана через 300 лет после описываемых событий, «инквизиция» аль-Мамуна рассматривалась не просто как проверка мировоззрения, но и как осуществление духовной власти, которая принадлежала халифу по праву. Поскольку ни одна из сторон не могла защитить свою позицию, кроме как бесконечно апеллируя к предполагаемой власти разума или традиции, это, несомненно, была война мнений. Мнения, в свою очередь, становились догмами, их обоснованность подтверждалась не разумом или традицией, а глубиной убеждения, с которым они произносились, и властью, которой обладали те, кто их озвучивал. То, что началось как теологическая конфронтация, быстро переросло в испытание грубой силой.

В течение двух десятилетий (сначала при аль-Мамуне, а затем при его младшем брате халифе аль-Мутасиме) «инквизиция» шла своим ходом Некоторых обвиняемых держали в цепях перед двумя или тремя «судьями». По мере того как делались записи, очень быстро доказывалось: они, конечно же, верят, что Коран был создан, и, следовательно, он должен быть истолкован знающими людьми. Только двое обвиняемых осмелились противостоять этому утверждению. Один из них, Ахмед ибн Ханбаль, сначала был помещен в тюрьму на несколько лет, а затем высечен.

Ибн Ханбаль был арабом, чья семья поселилась в Мерве с первых дней мусульманского завоевания Центральной Азии[442]. Его дед был правителем Серахса. Когда Мансур основал Багдад, семья переехала из Центральной Азии в новую столицу, где отец мальчика вскоре умер. После недолгой работы в качестве государственного служащего молодой Ибн Ханбаль обнаружил свое истинное призвание – собирателя и исследователя хадисов пророка Мухаммеда. Он стал аскетом, путешествующим по миру в поисках надежных наставлений, которых лишила его ранняя смерть отца. Никто не превзошел его в приверженности словам Пророка и его сподвижников, как и в отрицании превосходства разума[443]. Показательно, что его видение Всевышнего было человекоподобным[444], что явно противоречило мусульманской доктрине.

Еще до «михны» Ахмед ибн Ханбаль стал сильным духовным наставником не только среди улемов, но и среди широких масс верующих, которых Мамун в одном из своих писем описал как грубиянов и невежд. Страдания, которые Ибн Ханбаль претерпел от властей, превратили его в мученика. Уже через несколько лет после окончания «инквизиции» и задолго до смерти Ибн Ханбаля было очевидно, что круг противников свободного разума, сформировавшийся вокруг него, станет одной из четырех величайших правовых школ ислама. Большая настороженность этой школы по отношению к государству происходила непосредственно из отрицательного опыта Ибн Ханбаля, связанного с «инквизицией»[445].

Халиф аль-Мамун и его преемник аль-Мутасим безжалостно устранили описанный выше теологический конфликт, чем вызвали мощную и закономерную защитную реакцию со стороны православных традиционалистов. Аль-Мамун, как и Руссо тысячелетием позже, был искренним сторонником разума и свободной воли в качестве основных инструментов для преодоления того, что «человек рождается свободным, но везде он в цепях». Как и Руссо, он видел свою задачу в том, чтобы «заставить людей быть свободными». С этим «халиф Бога»[446] зашел в тупик. То, что началось как попытка обогатить и расширить ислам идеями ученых людей прошлого, закончилось сужением веры и поляризацией мусульман относительно вопросов свободы и использования разума. Окончательное разрешение этого противоречия было отложено на несколько веков, в течение которых интеллектуальная жизнь процветала как никогда ранее в исламском мире и особенно в Центральной Азии. Но семена мощной реакции против разума были посеяны – когда убежденный и решительный мученик Ахмед ибн Ханбаль из Мерва спокойно противостоял тирании аль-Мамуна.

Халиф аль-Мамун умер в 833 году, через несколько месяцев после столкновения с Ибн Ханбалем. Его преемник аль-Мутасим, помимо продолжения преследований Ибн Ханбаля, посвятил себя борьбе против христианской Византии и постройке двадцати дворцов. Как и аль-Мамун, аль-Мутасим всецело зависел от выходцев из Центральной Азии, поскольку его главным советником и военачальником был бывший правитель Уструшаны (возле Самарканда), который достиг значительных успехов. Он беспомощно смотрел, как источники богатства испаряются. Последовавшие за этим беспорядки на улицах Багдада заставили халифа аль-Мутасима переехать в Самарру, в 125 километрах к северу от столицы. Связан или нет переезд с поведением его воинов в Багдаде, но большое количество этих порабощенных воинов сопровождало его на новое место[447]. Создание просторного и точно спланированного города, основанного в Самарре, подразумевает, что у аль-Мутасима был план по разрешению различных проблем. Но на самом деле его не было. Оставив Багдад, он допустил запустение оросительной системы прежней столицы, что привело к повышению цен на продукты и новой волне недовольств, а вскоре и к восстанию, в котором выходцы из Центральной Азии опять были на первых ролях. аль-Мутасим постепенно терял власть.