Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - Олег Рой

Когда следователь уже подписывал пропуск на выход, она, жалобно глядя еще прекрасными в свои «чуть за сорок» глазами, робко поинтересовалась, будут ли ее еще вызывать. И, вместо того чтобы, как полагалось, сухо ответить: мол, если понадобитесь, вызовем, следователь зачем-то спросил: «А что такое?» Аркадия, изображая крайнюю степень смущения, «объяснила», что у нее проблемы со спиной, а тут подвернулась путевка «на грязи». Следователь просмотрел еще раз ее скудные показания и махнул рукой: дескать, езжайте в ваш санаторий.

Через знакомых она моментально раздобыла какую-то путевку, оформила отпуск, приплюсовав еще два, за предыдущие годы, и уехала в Сочи, строго-настрого наказав Татьяне: если что-то случится, тут же мне сообщайте, и сама, мол, буду звонить каждый вечер. Ничего, разумеется, не случилось. Да и что могло произойти – дети в ее заботах не нуждались, как и весь дом, собственно. Впрочем, они и раньше без нее отлично обходились. А уж теперь-то, когда они практически взрослые, и вовсе.

Правда, Нюра-Анна, принимая равнодушие матери как должное, видимо, все-таки тяготилась им. Категорически отказавшись от Плехановского, она закончила истфак и пошла работать в архив. Тихая, молчаливая, незаметная. Такая же, как ее уже забытый всеми Приваловыми-Матвеевыми дед Василий Иванович Тихонин. И, как оказалось, такая же несгибаемая. Кремень. Тихо, ни с кем не советуясь, ни у кого не прося «благословения», сразу после защиты диплома вышла замуж и…

Едва родив Бальку, «вернула старый долг», поступив ровно так же, как когда-то поступили с ней.

Стремительно разведясь, Нюра оставила маленького сына Аркадии Васильевне, как та когда-то спихнула ее саму в руки Татьяны, заботливые, но, как ни крути, не родные.

И – это было как гром с ясного неба! – ушла послушницей в небольшой монастырь, один из тех, что начали понемногу возрождаться в меняющейся России. Затем приняла полный постриг, а через несколько лет, простудившись при исполнении взятого на себя особо сурового обета, тихо угасла, счастливая и умиротворенная.

Ну, по крайней мере, так рассказывали «сестры»: мол, благость на нее перед смертью снизошла, радовалась она, всем сердцем радовалась. Вряд ли монашки врали. Зачем бы им?

Но Аркадия Васильевна все равно чувствовала себя виноватой перед дочерью. До сих пор чувствовала.

* * *

…повернулась, чтобы разглядеть висящие над гардеробом часы – и не закончила движения…

Горло перехватило так, что нельзя было больше сделать ни одного вдоха. Или это сам воздух вдруг стал непригодным для дыхания? Стал холодным, колючим, как ледяная крошка, которая остается после прогрохотавшего по замерзшей луже грузовика. Острые осколки весело искрятся, переливаются, сверкают ярким, режущим бриллиантовым блеском – но дышать ими нельзя, они царапают горло, впиваются, застревают, их не протолкнуть дальше, туда, где обезумевшие, горящие легкие кричат в ужасе: воздуха! Воздуха! Только бы вдохнуть…

Михаил смотрел на парочку в постели – в его собственной постели! – и не мог не то что взгляд отвести, сморгнуть – и то не мог.

Гладкий смуглый красавец лежал полуотвернувшись и Михаила не видел. Зато Светка – Светик, Светочка, его Светланочка! – уставилась на появившегося в дверях спальни мужа, как… Как на призрак отца Гамлета? Как на инопланетное чудовище? Как на ожившую статую Командора, готовую увлечь грешницу в гостеприимно разверзшуюся перед ней преисподнюю? Черт его знает, как!

Полуоткрытый рот некрасиво перекосил любимое – любимое? чушь какая! – лицо, превратив его в смешную, почти уродливую маску.

Михаил брезгливо поморщился, развернулся беззвучно и вышел. К черту! Куда угодно, только не видеть этого отвратительно застывшего оскала!

Вернулся он ближе к ночи, опасаясь истерики, воплей о «случайности» и тому подобного цирка. Но в квартире было тихо и темно. Ну что ж, оно и к лучшему. Михаил глянул на часы – рабочий день давным-давно уже закончился, но не беда, за двойную ставку нынче можно получить необходимое хоть посреди ночи – и потянулся к телефону.

Светочка явилась домой едва ли не на рассвете – и то потому, что зимой светает поздно – специально, чтоб он поволновался, так легче мириться. Нет, ну надо же было так проколоться! И именно сейчас, когда она фактически обеспечила семейное благосостояние, провернув блестящую операцию и устроив для дурочки показательный концерт. Правда, тюфяку это не расскажешь – не оценит. По сути, он еще и поблагодарить ее должен был, а он, ишь ты, Отелло из себя строит! Ну ничего, все еще можно наладить…

Когда Михаил появился в дверях супружеской спальни, у него было такое лицо и такой мертвый взгляд, что Светочка уже чуть не с жизнью простилась – ведь прибьет сейчас, просто прибьет, и все! И ее прибьет, и Дэна. Но – не прибил же, а значит, ничего непоправимого не случилось, все можно назад открутить. Придумать, к примеру, что ей угрожали. А что такого? Потупить глазки виновато, изобразить ясноглазую невинность – ну право, разве на такую прелестную кошечку можно сердиться? ну мало ли что в жизни бывает – пару-тройку соблазнительных поз… и готово. Мужчины – такие предсказуемые создания.

Сценарий, однако, пошел наперекосяк с самого начала. Ключ застрял в замке. Точнее, он вообще не хотел туда лезть. Матерясь сквозь зубы (что, вообще говоря, ясноглазой невинности не полагалось бы, но что за фигня, в самом-то деле!), Светочка пригляделась: замок был новый. Вот зар-раза!

Звонок в тишине ночного подъезда раскатился почти оглушительно. Фу, гадость какая!

Сверля взглядом дверь – ну открывай же, не делай вид, что спишь, не верю! – Светочка старательно изобразила мордочку расстроенного котенка. Но приготовления пропали втуне: замок щелкнул, но дверь перед проштрафившейся – ну случайно же, ей-богу, случайно! – красоткой не распахнулась. Светочка толкнула ее плечом – хм, открыто. Но сходящего с ума от беспокойства мужа за дверью не оказалось. Мужа, исполненного ледяного презрения и деланого безразличия – тоже. Даже разгневанного – и то не было. Только в глубине коридора мелькнула спина этого самого мужа. Мелькнула – и скрылась.

И что теперь, на коленях к нему ползти, что ли?

Ну ладно, если что, можно и на колени грохнуться, фигня делов! Прокололась она все-таки серьезно, значит, и ластиться придется по максимуму. Надо же, как его проняло – замок новый врезал!

В кабинете зашумел принтер.

Светочка скинула сапожки, дубленку, дернула плечиком и отправилась на кухню. Раз придурок решил ее демонстративно мариновать якобы безразличием – о’ кей, пусть. И пусть сам теперь разговор начинает, а она будет пока вести себя как будто ничего – даже смены замка – не случилось. Молчать изволим – ну ладно, давайте помолчим. Он же не сможет молчать вечно? А когда заговорит – с чего бы ни начал – уж она найдет что ответить.

Но она не нашла.

Только-только накапала на пол кухни валерьянки – типа так переживает, что аж сердце прихватило! – только стакан воды налила да тушь под глазами размазала – типа так расстроена, что вся в слезах! – как придурок заявился на кухню. Положил на стол какую-то бумагу, пристукнул ее ручкой: