Иван Васильевич – грозный царь всея Руси - Валерий Евгеньевич Шамбаров

посетил Ростовский Богоявленский Авраамиев монастырь — в годовщину взятия Казани там освящали храм Богоявления. И в монастырских записях указано, что Иван Васильевич взял здесь великую реликвию. Посох. Тот самый посох, с которым мы видим Грозного на картинах. По преданию, он принадлежал преподобному Авраамию. А ему был вручен святым Евангелистом Иоанном Богословом, который явился по его молитвам, и Авраамий сокрушил этим посохом бесовских идолов в Ростовской земле [307]. Вероятно, и царь взял его, чтобы укрепиться для схватки с ересью. (Существует и другая версия, что он взял посох в предыдущее посещение монастыря, укрепляясь для сокрушения Казани.) Известно, что при подготовке к суду государь читал труд Иосифа Волоцкого «Просветитель», его перечитывал и Макарий, использовал на Соборе. Сохранилась записка Сарского епископа (ранее он был игуменом Иосифо-Волоцкого монастыря) Нифонта, что он сейчас не может прислать в монастырь имевшуюся у него книгу «Просветитель», поскольку «митрополит ея емлет и чтет, да и Царь князь Великий ея имал и чел» [308].

Освященный Собор состоялся осенью 1553 г. Судьей выступал сам царь, лично допрашивал обвиняемых, начал их «испытывати премудре». «Они ж, видевше благочестиваго царя, крепко поборающе о благочестии и убояшесь». А доказательства, всплывшие на следствии и суде, подтверждали, что речь шла именно о ереси «жидовствующих». Подсудимые отвергали Святые Таинства, Причастие, покаяние, поклонение иконам, называя их «идолами». Называли Евангелие и Апостол, как и жития святых, «баснословием». Отрицали Церковь, Божественность Самого Христа. Башкин написал молитву только Богу-Отцу, без Сына и Святого Духа, уважал Ветхий Завет, но не Новый — как иудеи [309].

Он сказал, что его вовлекли в ересь выходцы из Литвы, аптекарь Матюшка и Андрюшка Сутеев, выдал ряд сообщников — дворян Ивана и Григория Бороздиных-Борисовых, монахов Иоасафа Белобаева, Порфирия, Шаха и др. Но можно отметить: Башкин назвал только рядовых еретиков. Попытка выставить основателями кружка Матюшку и Андрюшку Сутеева, списать ересь сугубо на заграничные влияния, выглядит преднамеренным маневром. Секта уже давно действовала в России, пустила широкие отростки. На суде это неожиданно обнаружилось. Пригласили экспертов, опытных богословов, в их числе Максима Грека и «старца» Артемия Пустынника — ведь совсем недавно он выступал на Стоглавом Соборе.

Но Максим почему-то перепугался, что он сам может оказаться среди подсудимых, и вообще не приехал. Артемий прибыл, держался независимо, показания давал уклончиво, даже старался оправдать Башкина. Но… Башкин, увидев Артемия, вдруг стал давать показания против него. Перечислил его «многия богохульныя вины, и о иконном поклонении и о причастии Тела Христова, и чево, деи, в Евангелии и Апостоле не писа и того, деи, держати не нужно, и о предании Святых Отец» [310]. «Старец» смекнул, что дело худо, и сбежал из Москвы. Но побег расценили как доказательство виновности, Артемия поймали и привезли на Собор уже в оковах.

«Старца» обличили бывший игумен Ферапонтова монастыря Нектарий, троицкий келарь Андриан Ангелов, монах Игнатий Курачов. Обнаружилось, что он выступал против борьбы с еретиками. Тех, кого казнил Иван Великий, называл сожженными невиновно. Учил, что «пети панихиды и обедни за умерших» бесполезно. Насмехался над каноном Христу и акафистом Божьей Матери — дескать, все это глупости, повторять «таки Иисусе, таки Иисусе», «радуйся да радуйся» [310]. Но стала вскрываться и какая-то важная роль Артемия в структурах еретиков. Приставы доложили, когда его вели с Собора, он встретился по дороге с другим подсудимым, Порфирием. Тот просил благословения у «старца» и спрашивал, как держаться на суде, нужно ли спорить, «стояти крепко». Артемий его наставил «наше дело рухомо, не у время, и яз молчати готов» [311]. То есть наше дело движется, но спорить сейчас не время, надо молчать. Явно подразумевались некие силы, существующие помимо них.

Да, такие силы действовали, борьба на Соборе развернулась нешуточная. Царь был судьей беспристрастным, все показания проверял. В частности, некоторые обвинения игумена Нектария отвел как недоказанные. Сектанты этим пользовались. В защиту Артемия выступали свидетелями монахи Тихон и Дорофей, сами еретики, связанные с ним. Появился еще один свидетель, суздальский архимандрит Феодорит, но епископ Суздальский Афанасий указал, что Феодорит — «давны согласник и товарищ Артемиев, негли и сам еретик есть» [312]. Сектантов взялся рьяно защищать епископ Рязанский Кассиан. Однако прямо на заседании «был поражен Богом». Видимо, в пылу споров его хватил инсульт, он лишился дара речи, у него отнялись руки и ноги, и его увезли в монастырь [313].

От Артемия потянулись нити к его ученикам в Порфирьев, Новоезерский монастыри. Там было решено произвести розыск. Но главные гнезда еретиков уцелели. Башкин выдал многих сообщников, в том числе Артемия, но имени Сильвестра из его уст не прозвучало. Он вдруг повредился умом, стал говорить бессвязно [314]. Возможно, ему подсказали, что дальнейшая откровенность плохо для него кончится, и он симулировал сумасшествие. Или подсыпали какое-нибудь зелье, сделавшее его недееспособным. Сокрушить Сильвестра попытался дьяк Висковатый. Составить обвинения ему помогли Василий Захарьин-Юрьев и Михаил Морозов (свояк Захарьиных). Дьяк подал «писанье», что «Башкин с Артемьем советовал, а Артемий с Сильвестром» [315], что было абсолютной правдой. Уличал и духовника Башкина, Симеона, что он тоже не невинная овечка, а был «советен» со своим «чадом».

Но доказать свои обвинения Висковатый не сумел. Сильвестр от них отрекся. Тут-то и сказалось, что он сам выдал Башкина — соучастие выглядело абсурдным. И к тому же Висковатый навредил сам себе. Желая поразить противника, добавил «до кучи» другое обвинение. Что Сильвестр поместил в Благовещенском соборе неканонические иконы «от своего мудрствования», сделал в алтаре неправильный престол. Но жидовствующие вообще отрицали иконы, а в соборе их поменяли 3 года назад, их видели и митрополит, и царь, и другие священники, не найдя в них ничего предосудительного. Среди духовенства и бояр Сильвестр имел очень сильных друзей, и обвинения Висковатого квалифицировали как сведение личных счетов. Не без иронии обратили внимание, что дьяк 3 года ходил мимо икон и молчал, а сейчас вдруг углядел в них ересь, и за клевету наказали его самого, наложили трехлетнюю епитимью.

Всем осужденным еретикам царь и Собор сохранили жизнь. Тут уж и советники, и духовенство выступало против смертной казни. Отлучили от Церкви и разослали в заключение по монастырям. Башкина — в Иосифо-Волоцкий, Артемия — в Соловецкий, Ивана Борисова-Бороздина — в Валаамский, куда остальных, неизвестно. По информации литовцев, в темницы попало около 70 «знатных мужей», то есть дворян вроде Башкина и Борисовых-Бороздиных [316]. Но обрубили только небольшую часть. Борисовы-Бороздины приходились двоюродными братьями Ефросинье Старицкой, дядями князя Владимира Андреевича, поддерживали его во время боярского бунта (как, вероятно, и Башкин).