📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгКлассикаДвор. Баян и яблоко - Анна Александровна Караваева

Двор. Баян и яблоко - Анна Александровна Караваева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 102
Перейти на страницу:
перезрелый дискант врезался в тягучую мелодию:

Ты воспо-ой, воспой,

Жаво-о роночек… —

это, прижав руку к щеке, неестественно тонким голосом пела Устинья Колпина и горестно морщила красное, мясистое лицо.

— Играй, милочек, играй… В девках я эту песню певала, когда с дружками гуляла. Голосок был у меня, го-о-спо-ди-и! Куда все делося, бож-же-м-мой!

Кое-кто смешливо фыркнул, но жалостливая Лиза прикрикнула:

— Цыц! Страдает же человек, пусть ее.

И на Устинью все посмотрели молча, точно плач ее о жавороночке предал забвению дневную свирепость Устиньи и всю ее скандальную славу.

— Может, уже хватит пенья, — просительно заметил Шмалеву Володя Наркизов. — Когда доклад-то начнешь?

— Они к песням привыкли, надо половчее, а то разбегутся все, — скороговоркой отвечал Шмалев и вдруг перешел на бравурный марш.

— Ай-ай! — испуганно подскочил маленьким телом «дедунька» Никодим Филиппыч, присоединившийся к веселью с неразлучной липовой колодкой, на которой, по стародавней привычке, он плел для себя полудетского размера лапоточек. — Ай, мехи у машины надорвешь. Нельзя так, красавец.

— Помилуйте, естественное дело! — ответил, весело тряхнув головой, Шмалев. — Этот марш каждая захудалая гармонь в Испании при бое быков исполняет.

— Чего, чего? — встрепенулся старичок. — Где это быков бьют?

— В Испании, дедушка, — словоохотливо повторил Шмалев. — Есть такая жаркая страна…

— Испания, — почти благоговейно повторил Володя, впиваясь взглядом в лукаво подмигивающее лицо Шмалева.

— Что ж это, на продажу бьют? — приставал дедунька.

— Зачем на продажу? Не дураки, — почему-то усмехнулся Шмалев. — Просто для забавы. Так и называется: бой быков. Ба-альших денег стоит!

— Стоит за такое зверство еще и деньги платить! — с сердитым недоумением сказал Володя.

— Не веришь? — живо спросил Шмалев и очень свободно, как будто делал привычную и приятную работу, начал рассказывать, как «по десятку за один вечерок» бьют быков в испанских цирках.

— Способный хитрец! — шепнул Баратов Никишеву.

— Десяток быков, говоришь? Добра-то что портют! — не выдержав, вскрикнула длинная, остроносая, с большим животом, старшая сноха Никодима Филиппыча.

— Засохни пока! — осадил ее щупленький старичок. — Куда же это, красавец, убиенное-то мясьцо они потребляют?

— Чудак! Там на него глядеть не хотят. Просто особый конюх сгребает его вилами и — собакам.

— Собакам? — ахнув, подскочил дедунька и даже уронил колодку. — И жирное, поди, мясцо-то, красавец?

— А то как же! Чем бык жирнее, тем потехи больше.

— Вот государство, вот благодать-то!. — молитвенно произнес дедунька и от зависти даже защелкал языком. — Собак первосортной бычиной кормят.

— А в нашей столовой навар увидишь только в свят день до обеда! — злорадно взыграло пронзительное сопрано Устиньи Колпиной.

— А у кого и есть, так свою живность заколоть не смеешь, пальчиком ее не тронь! — громко и заносчиво сказала младшая сноха дедуньки, крепко сбитая толстушка с черными, как пиявки, бровями. Ее поддержало несколько голосов, и недовольный разговор пошел согласно, как песня, начатая баяном.

— Человек лукавее, чем о нем пишут в отчетах и газетах, — щекоча тонким клинышком бородки шею Никишева, зашептал опять Баратов. — Строй жизнь по каким хочешь высоким принципам, но оставь каждому его долю страстей и наслаждения.

Его узкое лицо довольно и почти плотоядно щурилось, как при лакомой находке.

Дима, с капельками пота на вздернутом носу, блестя очками, в трудолюбивом и многозначительном молчании записывал в блокнот.

— Да что это базар какой развели! — возмутилась Лиза. — Ворчат, ноют… не отдохнешь.

— Видно, каждому свое, — резко сказала Шура. — И какие глупые разговоры! — продолжала она, поправляя на лбу мягкую черную прядь и страдальчески морща длинные брови. — Стыдно вас слушать, какие вы все жадные! Только бы вам жрать, чтобы по грудь в сале… брр!..

Она содрогнулась от внезапного отвращения.

— Ты, девушка-красавица, чем людей срамить, подумала бы, что люди не чурки, любят умные речи слушать, — укоризненно произнес дедунька, тряся седой головкой с желтой, как воск, плешью. — А ты, Борис, еще про эту… как ее… Испанию побольше расскажи, — веско попросил он Шмалева и грозно поднял крючковатый палец, приказывая покорному своему роду — сыновьям, снохам и внукам, — чтобы не смели мешать, а сам, наставив ухо, приготовился слушать.

Дима Юрков, лихорадочно спеша, записывал в свой блокнот:

«Колхозный культурник рассказывает увлекательно, со вкусом. Перед глазами встает жаркая далекая Испания. Плодороднейшая земля, благодатное солнце. Горы плодов, зерна, цветов. (Так, так, молодец, товарищ культурник!) Только у нас найдется такое сочетание: интерес к Испании и… лапти — прадедовское крестьянское ремесло. Эти беседы — целый университет на приволье. Неожиданностей, какие бывают у нас, никакой гений не выдумает…»

Дима Юрков записал еще несколько понравившихся ему фраз и подробностей, быстро щелкнул фотоаппаратом, сунул свой блокнот в карман и заторопился уходить: картина деревенской беседы показалась ему настолько «освоенной», что долее здесь ему было делать нечего.

— Хорошая страна! — изрек Никодим Филиппыч. — Ей-богу, расчудесная там жизнь!

Он снял с колодки уже готовый лапоточек и, поиграв им в воздухе, спросил:

— А как туда в гражданство перейти? Со всем, так сказать, семейством.

Шмалев развел руками.

— Ишь как разманило! Ну, брат, я в таких делах не мастак. Может, комсомол наш тут более в курсе… Володя, что скажешь?

Наркизов встал, пошатнувшись. От терпкого, обидного недоумения, от внезапной ненависти к хихикающему дедуньке у Володи закружилась голова, и кровь, как бы вскипев, ударила в виски.

— Вот что… — начал он, глотнув воздуху. — Нам тут о диких обычаях рассказали… и довольно стыдно нам хвалить их!.. Мне противно это… вот что!

— Верно, Володя, правильно! — нарочито-громко одобрила Шура и, полуоборотясь к Шмалеву, спросила с резким смешком: —А ты откуда свои сведения добыл?

Шмалев поклонился с грустным достоинством обижаемого, но сдержанного человека.

— Дайте срок, Александра Трофимовна, представлю вам гору книг, где из слова в слово напечатано то же, что и я рассказываю, — о солнце, урожае в Испании и прочих вещах.

— Хорошему у нас никогда не поверят, красавец, — одобрил дедунька Шмалева и, вытягивая в лиловатой полутьме юркую головку, сказал нахохлившемуся Володе: — А ты, сынок, молод еще, чтобы людей судить.

— Лучше на свете не жить, чем быть твоим сынком! — огрызнулся Наркизов.

— Каков актер? — шепнул Никишев Баратову, поведя бровью в сторону Шмалева.

— И ведь неуязвим, хитрец! — шепотом восхищался Баратов.

— А насчет неуязвимости еще проверим… — усмехнулся Никишев и, привстав, слегка откашлялся, чтобы обратить на себя внимание.

Володя обернулся и посмотрел на него взглядом, полным надежды. Шмалев пожал плечами, глянул исподлобья, будто удивляясь и не понимая, что московский гость может внести в простодушную деревенскую беседу о том, о сем.

— А знаете, Шмалев, — непринужденно заговорил Никишев, — Александра Трофимовна, как всякий внимательный слушатель, справедливо выразила некоторое сомнение по поводу добытых вами

1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 102
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?